Война за империю - Евгений Белаш

Загремели злобными трещотками пулеметные турели 'Грифона' — англичане все же успели 'подбросить к небу' несколько самолетов, хотя обычно даже не пытались взлететь под бомбами. Или, что вероятнее, подтянулось воздушное прикрытие. Сейчас или бомбардировщик будет сбит, а операция сорвется, или четырехмоторный лидер продержится до прибытия собственного эскорта.

— Наши! Подошли! — крикнул радист. Но огненные пунктиры трассирующих очередей уже тянулись к 'Грифону' сразу с трех направлений — англичане тоже видели основную блокирующую группу и отчаянно старались сбить воздушный командный пункт за оставшиеся даже не минуты — секунды.

…Впрочем, еще говорят, что хотя сражения в небе теперь не такие горячие, как было в прошлом году, англичане все равно уже не те. Эта война скоро закончится, и я вернусь, так и не сбросив ни одной бомбы на проклятый остров. Очень жаль!..

Атака тяжелого бомбардировщика истребителями похожа на попытку первобытных людей свалить мамонта. Нужно много раз попасть в самолет, чтобы он, наконец, осветил небо огненным следом падения. И английские истребители очень старались, бешено атакуя 'Грифон', пренебрегая яростным, но неточным в утренних сумерках огнем бортовых турелей. Корпус бомбардировщика гремел и содрогался под градом двадцатимиллиметровых снарядов пушек Испано-Сюиза, но все еще держался, хотя 'Грифон' поливали огнем, как из лейки.

Глухо хрупнуло лобовое стекло кабины, на уровне головы Карла появилось мутное белесое пятно размером с футбольный мяч — слоеный пакет прозрачной пластмассы выдержал попадание, но ощутимо прогнулся внутрь. И сразу же новая крупнокалиберная пуля с тем же глухим чмоканьем ударила совсем рядом с первой. Карл прикусил губу, выводя машину на новый разворот, стараясь, чтобы штурман и радист видели аэродром как можно лучше. Помутневшая панель остекления начала осыпаться внутрь мелкими крошками, пронизывающий ледяной ветер резанул по лицу как ножом, несмотря на шлем, летные очки и маску.

…Хотя здесь на базе неплохо живется. Питание как в ресторане, раз в два-три дня нам привозят новые фильмы, на следующей неделе обещали русскую комедию про колхозную жизнь и еще что-то из их истории. Наш командир сильно ругал русских, потому что они сняли фильм про то, как якобы побеждали Пруссию в Семилетнюю войну. Но эту ленту нам наверняка не покажут.

Агнета, не беспокойся за меня, в том, что я сижу на земле есть и хорошее — врага я вижу только в газетах. Альфред, как лошадка, которую мы вместе починили? Люблю вас и надеюсь на скорую встречу. Ваш Карл.

Особенностью блокировки аэродрома является то, что атакующим самолетам приходится маневрировать главным образом в вертикальной плоскости. А немецкие истребители в этом были традиционно сильны. Благодаря внезапности и грамотному наведению с подсветкой, блокирующая группа легких бомбардировщиков и истребителей прошлась по аэродрому, как хорошим катком. Теперь минимум пару дней отсюда не взлетит ни один перехватчик, а это значит, что в щите ПВО южного побережья Британии добавится еще одна пробоина.

Конечно, решение послать лидером одиночный четырехмоторник было рискованным, но себя оправдало. По крайней мере, на этот раз. Более легкую машину уже смели бы с неба огненные метлы зениток и истребителей.

Харнье глянул на часы, зацепил краем глаза кусочек ало-розового солнца, показавшегося из-за горизонта. Время уходить. Блокировка получилась исключительно удачной, но это лишь полдела. Теперь надо еще унести ноги. Основная доля потерь блокировщиков приходилась на обратный путь, когда в воздух разъяренными осами поднимались все истребители в пределах досягаемости.

— С нами Бог, — прошептал Карл, чувствуя, как теплая струйка ползет по подбородку, сразу остывая на холоде, стягивая кожу колкими кристалликами кровавого льда. — Господи, дай нам вернуться в этот раз…

Отец, цензура свирепствует, поэтому я передаю письмо с моим сослуживцем и к нему эту приписку в отдельном конверте. Здесь ад. Воздушный Фронт — это немыслимая сила, сотни, может быть тысячи наших и русских самолетов. Но против нас австралийцы, канадцы, американцы, французы и прочий сброд со всего мира. Мы сносим их заводы, аэродромы и военные базы в щебень, но несем огромные потери, до десятой части авиадивизии за один вылет. Помнишь, ты говорил, что пора переезжать? Похоже, время настало. Держитесь подальше от крупных городов, у англичан тоже есть тяжелая авиация, и они тоже могут устроить налет. Отправляйтесь к Руру, он хорошо прикрыт с воздуха. Поторопитесь.

Шейн открыл глаза. Утро, половина восьмого, время вставать.

Вселение прошло без сучка и задоринки. Питер опасался, что дверь не откроют до утра, но заведение переживало не лучшие времена, и приезжего приняли как дорогого гостя, несмотря на американский акцент. Хозяйка, монументальная женщина лет пятидесяти, самолично встретив постояльца, быстро записала его в огромный гроссбух тисненой кожи, помнивший, наверное, еще времена лихой королевы Бесс, любившей гульнуть в трактирах со своими бравыми моряками. И самолично же провела наверх, в лучший номер. Шейн, разумеется, и ей предложил натуральный обмен швейными принадлежностями, встретив полное понимание.

Он жил здесь, в доходном доме, уже почти неделю, терпеливо ожидая условного сигнала о долгожданной встрече. День за днем Шейн ровно в десять утра выходил из номеров с чемоданом наперевес и возвращался уже затемно. Как правило, хотя бы с одним подписанным контрактом. Иногда он философски думал, что неправильно выбрал профессию. Как настоящий коммивояжер Питер мог бы добиться многого.

Но сегодня он, наконец, получил знак, сигнал о времени встречи.

Номер был двухкомнатный и даже с собственным ватерклозетом, так что утренний моцион с умыванием не заняли много времени. Шейн закончил бритье без четверти девять. Оделся, даже затянул галстук. Придирчиво осмотрел номер, машинально поправил чуть смятую постель. Бросил косой взгляд на очередной плакат 'Кто-то болтал!' намертво приклеенный прямо по центру двери — здесь злой немец с оскалом людоеда алчно взирал из кабины самолета на беззащитный морской караван. Выглянул в окно, выходящее на противоположную от тупичка сторону, на большую улицу.

Город проснулся и кипел жизнью. Автомобилей было мало, гораздо чаще встречались переживающие второе рождение разнообразные повозки на конной тяге, звенели гудки общественного транспорта, мимо проплыл, стуча и лязгая на повороте маленький трамвайчик. Детвора бежала за ним, норовя прокатиться на подножке или уцепившись сзади. Почти что мирная жизнь. Впрочем, опытный взгляд Шейна отметил вооруженного (невиданное дело!) полисмена, общую потертость и поношенность одежд прохожих, их целеустремленный деловой вид. Среди снующих людей не было праздных и просто гуляющих. Все были чем-то озабочены и все спешили.

На стенах и столбах было расклеено множество плакатов 'старой доброй матери' во всевозможных вариациях. Обычно суть композиции сводилась к тому, что старушка самого добропорядочного вида сидела в кресле-качалке у окна с геранью. На коленях лежал кот, у горшка с геранью — вышитая салфетка, а на стене висела фотография парня в канадской форме, или тропическом камуфляже, или в любом ином обмундировании Доминионов. Внизу плаката крупные буквы складывались во фразу 'Сын мой, ты вырос, вспомни о своей матери'.