Три дочери Евы - Элиф Шафак

В школе она привыкла быть первой ученицей, но здесь, в Оксфорде, ей пришлось с горечью признать, что знаний у нее явно недостаточно. Все, о чем говорилось на лекциях, она понимала без труда. А вот дискуссии и письменные задания на семинарах давались уже сложнее. Она всякий раз мучилась, пытаясь выразить свои мысли на бумаге на языке, который не был для нее родным. Но она не собиралась сдаваться – трудности только подстегивали ее, заставляя двигаться вперед.

Прежде всего, если хочешь чего-нибудь добиться в Оксфорде, следует подтянуть английский, решила она. Как саженцу для роста необходима влага, так и ее мозг нуждается в достаточном запасе слов, чтобы полноценно выражать себя. Она накупила целую кучу цветных стикеров и стала записывать на них новые слова и выражения, которые ей особенно понравились и которые она намеревалась использовать при любой возможности. Схожим образом обычно поступают все иностранцы, в той или иной степени. Так на ее карточках появились слова:

Autotomy: самоампутация части тела, к которой прибегают животные, попавшие в капкан.

Cleft stick (из «Властелина колец» Толкина): попасть в затруднительную ситуацию.

Rantipole (из «Легенды о Сонной Лощине»): неистовый, безрассудный, порой задиристый человек.

В своем первом реферате по политической философии она охарактеризовала турецкую внутреннюю политику словом «rantipole», утверждала, что турецкая политическая система нередко попадает в «cleft stick», после чего неизбежно следует «autotomy», первой жертвой которой становится демократия.

Когда наступила ее очередь читать реферат вслух своему преподавателю, он слушал ее в некотором замешательстве, потом прервал где-то на середине и спросил с легкой иронией:

– Вы уверены, что все это по-английски?

Пери была убита. Пассажи, которые казались ей не только глубокомысленными, но и стилистически безупречными, для носителя языка были полной чушью. Почему иностранцы и англичане по-разному воспринимают одни и те же слова? Тем не менее неудача не расхолодила ее пыл. Она продолжала заучивать мудреные слова, пытаясь постичь тончайшие оттенки их смысла. Она собирала слова, как когда-то в детстве собирала на морском берегу раковины и кораллы, отполированные волнами. Только, в отличие от прекрасных, но мертвых даров моря, слова были полны жизни и движения.

* * *

Умение ориентироваться на местности никогда не было сильной стороной Пери, и в первое время, когда она еще только узнавала Оксфорд, она иногда плутала. Во время одной из таких нежданных прогулок она наткнулась на книжный магазин, который назывался «Два вида ума». Когда она вошла внутрь, рассохшиеся половицы доброжелательно скрипнули. Все стены, от пола до потолка, занимали книжные полки; в углу стоял камин, над которым висели старинные гравюры с видами Оксфорда. Винтовая деревянная лестница вела на второй этаж, где находились две небольшие комнатки, набитые тщательно подобранными изданиями, которые отражали личные пристрастия владельцев магазина в философии, психологии, религии и оккультизме. Здесь было очень уютно: фотографии на стенах, на полу мягкие бескаркасные кресла для посетителей, кофемашина, которой можно было пользоваться совершенно бесплатно хоть целый день. Неудивительно, что этот магазин стал одним из ее любимейших мест.

Владельцы, супружеская пара (он пакистанец, она шотландка), очень удивились, узнав, что Пери известно происхождение названия их магазина. Так называлось одно из стихотворений Руми. Прочесть ее наизусть Пери не могла, однако помнила, что один вид ума там сравнивается с примерным учеником, старательно запоминающим книжную премудрость и слова учителя, а другой – с живительным родником, бьющим в человеческом сознании.

– Прекрасно! – воскликнула владелица магазина. – Можете приходить к нам и читать, сколько захотите.

– Да, питайте ваш ум! – подхватил ее муж. – Оба его вида!

Пери воспользовалась приглашением. Она делала себе кофе, всегда бросая монетку в коробочку для добровольных благодарностей, устраивалась в кресле, ставя рядом бумажный стаканчик, и читала, пока у нее не затекали ноги и не начинало ломить спину. А еще она стала завсегдатаем Бодлианской библиотеки. Выбирала отдаленную кабинку, приносила туда внушительную стопку книг, тайком открывала новую упаковку стикеров и погружалась в океан слов.

Она накупила множество открыток с видами Оксфорда. Узкие, залитые солнцем средневековые улочки, дома, сложенные из медово-желтого известняка, тенистые сады… Некоторые из этих открыток она отослала родителям, бо́льшую часть – своему любимому брату Умуту. Он отделывался редкими и краткими отписками, но Пери не сдавалась и продолжала посылать ему открытки с жизнерадостными и безмятежными посланиями. О своих тайных страхах, одиночестве, ночных кошмарах и головных болях она не упоминала. К тому времени Пери уже поняла, что все это – ее проклятие и неизбежные спутники ее жизни. Зато в письмах брату Пери много рассуждала об особенностях британского характера, о прагматизме англичан, об их неколебимом доверии к государственным институтам своей страны, их неподражаемом юморе.

Умут отвечал на разлинованных листочках, вырванных из тетради, иногда на кусках картонной коробки из-под печенья или на обрывках бумажных пакетов. Только раз от него пришла открытка – лазурно-синее море, красная рыбачья лодка, золотистый песок, в прозрачной голубизне неба – облака, легкие и переменчивые, как обещания. Судя по этой открытке, Умут тоже практиковался в искусстве притворяться счастливым.

Во время ежегодного торжественного обеда для студентов, который проходил в огромном старинном зале, где на стенах висели портреты президентов колледжа, Пери сидела на дубовой скамье, за столом, сервированным изысканным серебром, наблюдала за суетившимися вокруг официантами в белых курках и воображала, что попала в иное измерение. Ей казалось, она вырвалась из реальности и превратилась в одну из персон, изображенных на картинах, и ее тоже окружает ореол романтизма и загадочности. Здесь, в Оксфорде, она то и дело сталкивалась с вещами, которые не менялись в течение столетий, и ей нравилось ощущать дыхание истории и аромат прошлого. Иногда она приходила в библиотеку лишь для того, чтобы подышать запахом старых книг. Она с удовольствием спускалась в подвал и приводила в движение устройство, вращающее полки. Здесь, среди тысяч книг, каждая из которых была истинным кладезем мудрости, Пери чувствовала себя в родной стихии. Безбрежное море знаний затопляло ее сознание, но одна мысль с удивительным упорством всегда всплывала на поверхность – мысль о Боге.

Она не могла понять, почему это происходит. Ни по каким признакам ее нельзя было отнести к числу религиозных или хотя бы духовных людей. Она никогда не призналась бы в этом матери, но временами у нее возникали сомнения, верит ли она хоть во что-нибудь. Разумеется, она принадлежала к мусульманской культуре. Она любила Рамадан и Курбан айт, эти праздники наполняли ее сердце теплом и будоражили все ее чувства изумительной смесью вкусов и запахов. Для нее ислам относился к сфере детских воспоминаний, неотрывных от ее души и в то же время смутных, с каждым днем отдалявшихся и во времени, и в пространстве. Их можно было сравнить с кусочком сахара, растворившимся в кофе, который исчез, но оставил свою сладость.