Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

К слову сказать, особо в трёх царских сёлах никто не бедствовал испокон. Землицы там не много было, зато рыбалка круглый год, и заливные луга в поймах Москвы-реки давали пастбища отменные, яблоневые и вишнёвые сады вкруг Дьяково приманивали медоносных пчёл в великом множестве, а особый посол огурцов и квашение капусты местной Садовнической оценивалися великокняжеским двором издавна, и ещё при князе Василие были тут заложены каменные обширные артельные квашни, в прохладе земли сохраняющие дивное сокровище жизненной силы – капустку – на продажу, и к столу царскому до самого лета. С клюквой и яблоками, морковью, с укропом и тмином заморским, с брусникой, луком, свекольным соком, с хреном и перцем, и просто так, квашеная капуста радовала вкусом, и выручала в самые неурожайные года. Соком ядрёным девицы и молодушки белили и холили личики, лечили натруженные рано ручки свои, и смягчали пяточки, хвори суставные и иные всякие нутряные, и блюд из нехитрого этого овоща насчитывалось до сотни.

Федька затворил двери, обернулся, увидел прилегшего под бархатной занавесью узкого ложа государя, и замер на пороге. Только что поняв, что сам не успел ни ополоснуться с дороги толком, ни поесть как следует, а надо бы и переодеться…

– Федя. Ну что там… – Иоанн, в шерстяном одеяле на плече, сидел на краю узкого ложа, в свете одной свечи в медном поставце перед образами над собой. В стёганом золотом тафтяном халате поверх рубахи, с босыми ногами на деревянном полу.

– Всё спокойно, государь… Негоже тебе так-то, – увидел у кровати его домашние войлочные чувяки, и осторожно, ласково, сколь мог, устроил в них государевы ноги. – Мороз нынче знатный будет. А мне где прикажешь? – поискав взором, Федька увидел добротную медвежью шкуру у государева ложа, меж им и лавкой под махоньким, утопленным в крепостную стену стрельчатым слюдяным цветным оконцем.

– Федя, ты погоди, я позову Восьму, что ли…

Но Федька не слышал уже. То есть, слышал, что любит его государь и жалеет, и знает всё. Что лично убедиться должен был, так ли устроены бесценные аргамаки его, и где завтрашние его владения расположены, и с батюшкою переговорить тоже, оттого и задержался… Знает, что царица Мария его ненавидит, что столько раз уж не допускала к себе с поручениями никак, и такую дерзость имеет, что царю и супругу своему перечит в этом. Что не раз посылал с ним подношения своей жене государь, да всё напрасно… И сейчас вот, в пути, даже о детях справиться, и то, не сама сподобилась ответить, через дядьку старшего царевича передала.

– Я водицы там мятной тёплой… нам поставил… На меду кипячёная, с липою и зверобоем…– пробормотал Федька, нашарив на столе рядом свой ковшик и выпив до дна. И повалился на шкуру на пол возле ложа государя своего. Только пояс разомкнул из последних сил, уложив саблю возле головы.

Восьма тихонько вошёл, посмотрел, что все спят беспробудно. Поразмыслил-прикинул, и осторожно мастерски стянул с Федьки мокрые сапоги. Ноги Федькины по-детски поджались, и Восьма, обождав, пока его поскуливание стихнет, отёр ступни его ловкими быстрыми касаниями чистого влажного льняного полотенца, а после завернул край громадной шкуры так, чтоб ему было тепло.

Сенька тоже сопел уже, ткнувшись в тёплый бок печи, в сенцах. Восьма толкнул его легонько, указал на пирожки с мёдом, оставленные горочкой в глиняной плошке заботливо и щедро ему повелителем рядом с криночкой молока, да остывшие почти уже, и вышел.

Сенька сожрал их в мгновение ока, запил всё чем было поставлено, наспех перекрестился трижды. Прислушался… Там, снаружи, в синей и чёрной снежной тьме, кто-то ещё не спал, и протяжные их переклики слышались через треск поленцев в печи, и очень-очень далёкий волчий вой…

Сенька собрал и крошки, и всё равно хотелось есть, но сил уже совсем не было. Теперь жрать ему хотелось почти постоянно, и все две рубахи сделались вдруг тесны и как бы коротковаты. Новые сапоги, Фёдором Алексеичем перед отъездом подаренные ( не какие-нибудь поршни73, а фигурные, настоящие!), были с запасом, а прежние не налезали вовсе. Распоров их юфтевые голенища74, Сенька из них поясок плетёный справил, показывая, что он не напрасно хлеб хозяйский ест да обновки снашивает. Стесняться начал своего росту… Фёдор Алексеич работу похвалил, как и рачительность стремянного своего. Могло ли быть счастье больше… Сенька ублажился сладкими воспоминаниями, пошерудил кочергой в печи, пододвинул бадейку с водой. Влез на лавку, натянул до ушей стёганое одеяло, принюхался к овечьей чистой шерсти, помня, что от сна всё проходит, поморгал на свои сохнущие на печке одёжки, погладил под изголовьем оба ножа, подивился всему, и уснул. «Ты… только скажи, только скажи..! Убью за тебя!» – и полночи он радостно бился с недругами, а над ним, вместо знамени, сиял лик его господина и защитника, Фёдора Басманова.

4 декабря 1564 года.

Даже государь сегодня проснулся позже обычного. Баня уже была готова, и после, к полудню они все собрались возле белокаменных ступеней улетающего ввысь Вознесенского храма. Ковры были расстелены, всё духовенство вышло на народ с праздничными хоругвями и образами, и солнце сияло морозно и весело. Было малое подобие Москвы, только золота куда меньше. Всё такое белое-белое и чистое вокруг… И в народе покачивались простые деревянные образки Николы, чтимого по наитию всеми, от верху до нищенствующей братии, вторым после Вседержителя заступником перед небом за людей. Большое чествование церковное Святителя полагалось на послезавтра, но праздновать потихоньку начали уже сейчас, как видно.

Многожды пробовали ортодоксы церковные убедить народ, что ересь это – Велеса-Мороза почитать, средь великого-то поста гулянье языческое справлять, да всё напрасно… Запрети человеку, прежде всю здешнюю страду отпахавшему, да тепло проводившему, напоследок, перед зимними днями, неоглядно долгими, точно смерть, ледяными, голодными, маетными, тёмными, сонными, неизвестного полными, своему исконному поклониться, своему сердцу роздых дать и на удачу себе же, на весну, точно надеждой последней эти дни встретить и отгулять. Невозможно сие. И пусть уж Николой теперь называют заступника Велеса, раз на месте прежних капищ церкви построены, но каждый всё ж во храм заглянет, прежде чем хмеля Велесова отведать у священного костра. Всё ж дань свою посильную принесёт, и общим чином и Христа, и Богоматерь помянет. Заступники если. Ересь ереси рознь, и всякий раз, несказанно раздраженный упрёками от апологетов и книжников мира христианского, что толковали ему, как не можно допускать такого кощунственного смешения языческого с истинным божеским в пастве, царь Иоанн смирял едкий гнев, чтоб не