Хроника Горбатого - София Валентиновна Синицкая

Лагерный чиновник Тролле судил по себе: что лично я сделал бы с русской девкой, которая разводит свиней в Карелии? Да что тут думать – всё добро конфисковал бы в пользу Суоми, а саму спровадил за колючую проволоку. Он полагал, что Лийса с папашей и Пеккой томятся в лагерях и застенках НКВД, и был неправ. По приказу начальника переселенотдела Жабрикова Пекку превратили в отличный студень, что правда, то правда, а вот Лийсу с отцом вежливо направили в спецпосёлок для интернированных финнов, там девушка успешно влилась в коллектив. Престарелый папаша мыл посуду в столовой, молодая сильная Лийса занималась валкой и трелёвкой лесоматериалов. Колючей проволоки и в помине не было – только вышка с вооружённой охраной[71].

Тролле проявлял исключительную жестокость по отношению к маленькому русскому человеку на «освобождённой» территории Карелии, он думал, что таким образом мстит за Лийсу и восстанавливает историческую справедливость.

* * *

Урсула не хотела возвращаться в Виипури, сердце ей подсказывало, что прекрасный город детства потерян навсегда, его больше нет, он ушёл вместе с молодостью, канул в Лету, лучше послать туда мужа, чтобы посмотрел, что и как, и желательно продал квартиру, а самой быть в Хельсинки, рядом с Эйно.

– Мама, почему ты думаешь, что мы не сможем возродить Виипури?

– Эйно, идёт война. Мы не знаем, чем она закончится.

– Как это не знаем, в газетах всё написано. Финляндия вернула свои земли и уже не отступит.

– Эйно, в доме были взрывы!

– Да, дядюшка всё разнёс.

– Он безумен. Он не имел права вторгаться в квартиры, минировать частную собственность. Мало ему, что город в развалинах. Он ведь и Вальденов взорвал, и мастерская Яхнукайнена пострадала, часть картин погибла – Яхнукайнен не успел всё вывезти.

– Может, начальство приказало?

– Я думаю, что не было приказа. Он сам принимает дикие решения и хвастается потом. В библиотеке погибли люди.

– На стенах русские кишки? Там всё убрали!

– Мне не смешно, Эйно. В нашем доме кто-то хозяйничал, кто-то успел пожить. Я перевернула страницу книги и не вернусь в Виипури.

В декабре 1941 года Анна получила несколько дней отпуска и решила съездить в родной город. Она как истинная лотта не боялась стонов раненых и умирающих, вида руин и пожарищ и была готова увидеть родной дом таким, какой он стал.

Снега было немного, в Торквельском парке под ногами трещали жёлуди, друзья-грифоны приветствовали Анну с балкона банка Северных стран. На площади её окликнули Лаппалайнены – соседи из дома напротив, которые не задёргивали занавески, дрались и обнимались на виду у семьи Канерва, бесплатный был цирк и театр. Анна никогда с ними близко не сходилась – только здравствуйте и до свидания, а тут разволновалась, крепко обняла. Они были как найденные в старой корзине куклы из далёкого детства. Затараторили, перебивая друг друга.

– Аннушка, у вас всё в порядке, не переживайте. Ключи в конторе, там сейчас перерыв на обед. Окна на месте, стены стоят, господин Канерва распорядился почистить печи и залатать крышу – ну он вам и сам, наверно, говорил, что всё теперь не так ужасно, идите, не бойтесь. Могло быть гораздо хуже, советские весь город заминировали, но наши сапёры справились. Да, ваши бокалы нашлись у добрых людей на Епископской, они вернут, а фарфоровый сервиз переехал на улицу Серых Братьев, в квартиру инженера Густавсона, мы его жене сразу сказали, что это ваше, она совершенно не возражала, наоборот, искала, чьё. Видим – французский, с вашей монограммой. Зайдите к Густавсонам, пока контора закрыта, они вам кофе сварят, настоящий, не из желудей.

В Рисовальной школе Анне преподавали академический рисунок и говорили, что сначала надо научиться правильно изображать скелет с черепом и всеми костями, потом этот скелет следует закрыть мышцами, мышцы затянуть кожей, а сверху уже надеть платье. Она рисовала десятки скелетов, иногда ленилась и, игнорируя «всё это мясо», набрасывала на голые кости тоги или рыцарские доспехи. То, что она увидела, открыв дверь своего дома, было похоже на манекен для изучения пластической анатомии. Девушка поняла, что когда-то её дом был живым организмом, скрипел, дышал, пах, обнимал коврами и пледами, ворчал водой в трубах и кранах. А сейчас он умер. Анна увидела лишь остов с перебитым хребтом.

На кухне из знакомого остались лишь куски зелёной плитки на стене, за окном болтались облезлые хвосты плюща. Анна сунула руку за холодную батарею. Вот он, привет из детства, пачка краденых папирос. Анна давным-давно стащила её у дяди, лет в тринадцать, но не потому, что хотелось курить, а из хулиганских побуждений. С тех пор папиросы хранились за батареей – забытые и бесполезные, как пиратские сокровища на острове.

Пошла гулять на скалы, в любимое место Канерва, где красный гранит уходит в воду и вдали виден Остров Мёртвых с трогательной игрушечной псевдоготикой баронов Николаи. Анна вспомнила, как Йозеф снисходительно окрестил его «островком». Островок Мёртвых…

Анна соскучилась по своему тамплиеру. Он не был демобилизован, ранение, к счастью, оказалось пустяковое, во всяком случае, сам парень так говорил. Йозеф бездельничал на Карельском перешейке. С набитой сухарной сумкой и биноклем бродил по болотам в поисках интересных птиц. В письмах рассказывал Анне, как любит, скучает, ждёт встречи, «видел рысь, волка и кабана», «хочу обняться, помню про поцелуи в закрытые глаза», «строим новую линию обороны, но ни шатко, ни валко», «вернусь, будем печь блины, насушил черники и морошки», «говорят, что двадцать пять тысяч солдат отдали жизни, чтобы отвоевать финские земли, а сейчас стоим и ждём чего-то, ни туда, ни сюда».

Анна достала из кармана яблоко и сдобную булку, купленную в виипурской пекарне. Ела, вдыхая морской воздух, вглядываясь в сизую даль. В глазах и носу щипало – от слёз и кислого ранета. Анна вдруг почувствовала, что хочет разделить свою скромную еду и эту полезную во всех отношениях прогулку с кем-нибудь маленьким – серьёзным и любознательным. Чтобы шёл рядом, крепко держал за руку, задавал вопросы и радовался ответам. Девушка поняла, что сильно привязалась к Ваське с его веснушками и вечно изумлёнными глазами, потом представила себе своих детей – она бы их воспитывала именно так, как воспитали её.

Вернувшись в школу, Анна продолжала учить как настоящих, так и «фальшивых» карельских детей. Арви раз в полгода её навещал. Анна знала, что дядя работает в лагере для «неправильных» и там содержатся дети, спрашивала, есть ли у них школы, как их кормят. Тролле уверял, что политически неблагонадёжных