Хайд - Крейг Расселл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И еще Портеус, будучи врачом, знал, что время несет для него и другую неотвратимую угрозу. В клетках организма, в его крови дремала тайна, чье пробуждение было неизбежным и подгоняло его, торопило достичь поставленных целей и завоевать славу как можно скорее, пока не стало поздно.
Внизу, в холле, часы отбили полночь, словно безжалостное время снова расхохоталось над его страхами.
У Портеуса была и вторая тема для размышлений, удерживавшая его перед зеркалом, заставлявшая продолжать разглядывать самого себя, отраженного, – он смотрел на свое другое «я», на свою противоположность, на Портеуса, у которого поменялись местами левая и правая половины, на символ того, что у всего на свете есть оборотная сторона.
Почти у всего.
И снова ему захотелось, чтобы этот другой Сэмюэл Портеус, его тайная жизнь, изнанка его природы, остались навсегда в плену посеребренного стекла.
Но отражения не умеют хранить секреты. Оборотная сторона Портеуса, его вторая натура, ждала любой возможности прорваться в реальный мир. Достаточно совершить одну-единственную ошибку, допустить малейшую неосторожность, и его секреты перестанут быть секретами для всех вокруг.
Он достал из жилетного кармана ключ с кожаным брелоком, провел большим пальцем по вытесненным на коже буквам: Duo in unum occultatum[44], затем вздохнул, вернул брелок в карман, закончил одеваться – накинул смокинг, сунул ноги в расшитые шелковыми узорами домашние туфли – и спустился в рабочий кабинет. Он отпустил прислугу на весь вечер, а миссис Уилсон, его домработница, имела четкие указания никогда не входить к нему без предупреждения.
Во флигеле, где и располагался рабочий кабинет, царил кавардак, нехарактерный для Портеуса, чья любовь к чистоте и порядку порой доходила до одержимости. Но сегодня вечером и мысли доктора пребывали в необычной ажитации – он отчаянно пытался найти решение некой проблемы в своих исследовательских записях.
В результате исписанными листами теперь был завален весь его стол, а книги и папки громоздились горой на кресле в углу. «Принципы медицинской психологии» Эрнста фон Фейхтерслебена были погребены под стопкой номеров медицинского журнала «Мозг», который издавался под редакцией Джеймса Кричтон-Брауна. Последний некогда был сокурсником Портеуса по Эдинбургскому университету, а потом снискал такую громкую славу в мире науки, что затмил своего даровитого однокашника.
Это дело Портеус обещал себе исправить. А исправить его можно было лишь в том случае, если он все-таки найдет решение проблемы.
Дневник наблюдений за двумя тайными пациентами, который Портеус обычно держал в сейфе, сейчас лежал на заваленном бумагами столе, раскрытый на недописанной чуть раньше этим вечером странице. С усталым смирением психиатр взял пустой бокал и графин с бренди, пристроил их на свободном пятачке, оставшемся на столе, затем уселся и принялся в очередной раз перечитывать записи.
В этом дневнике закладывались основы величайшего открытия и заслуженной научной репутации. Однако открытие это все еще оставалось незавершенным, и пока что Портеус не мог предъявить его на суд коллег. Пока что.
Многое в этом исследовании не давало ему покоя. Слишком уж большое количество вопросов еще не получило ответов, и не все эти вопросы он задавал сам. Эдварду Хайду вдруг потребовались точный диагноз и объяснение его симптомов. Портеус давно и чересчур часто отделывался от него общими фразами. Близился момент, когда придется сказать пациенту в лицо весьма неприятную правду.
А пока ответов требовали более насущные вопросы. И Портеус постоянно чувствовал, что время поджимает – другие ученые работали в том же направлении, исследуя те же аспекты человеческой психологии, и кто-нибудь из них мог не сегодня завтра достичь цели, к которой он стремился, и опубликовать результаты раньше него. Один психиатр уже дал определение ментальному расстройству, которое занимало Портеуса.
Он со вздохом взял вырезанную из журнала статью о французском казусе, изученном Пьером Жане, восходящей звездой на небосклоне новаторской психологии. Французским языком Портеус владел не блестяще, но, приложив некоторые усилия и не вылезая из словаря, он в конце концов сумел перевести большую часть текста. Доктор Жане рассказывал о своих исследованиях и методах лечения нескольких случаев истерии у женщин; первооткрывателем в этой области психиатрии был его учитель, профессор Жан-Мартен Шарко. Сам Жане сосредоточил внимание на редких пациентках, у которых во время истерических судорожных припадков происходило нечто похожее на кардинальное изменение личности.
Однако более удивительным и интригующим оказался случай истерии у пациента мужского пола. Пьер Жане сообщал о том, что этот пациент несколько лет провел в инвалидном кресле – некое событие в юности стало причиной сильнейшего психического и физического потрясения, вызвавшего у него паралич. Пациент этот отличался кротким и приветливым нравом, был покладист, незлобив и со всеми любезен. Врачи и медсестры в санатории, где он лечился, его обожали.
Однако периодически у этого человека случались приступы полной дезориентации, начинавшиеся с дежавю и заканчивавшиеся страшными головными болями. Головные боли были предвестниками полного изменения сознания – менялись не только настроение и поведение пациента, но все до единого индивидуальные качества и аспекты личности. Пациент вскакивал с кресла-каталки – его ноги снова обретали силу! – и пытался покинуть санаторий. Когда ему в этом препятствовали, он становился агрессивным, что совершенно противоречило его характеру, и обрушивался с проклятиями и базарной бранью на тех, кто о нем заботился. Во время таких эпизодов он ничего не помнил ни о своей истинной личности, ни о постигшем его в юности параличе. И самое загадочное – у него были совсем другие воспоминания о совсем другом детстве, неизвестном его нормальному «я».
Мало-помалу припадок утихал, пациент возвращался в инвалидное кресло и, почувствовав внезапное опустошение, засыпал, а когда просыпался, вновь обретал привычные окружающим кротость и незлобивость. При этом он ничего не помнил о том, что происходило во время приступа, и даже представить не мог, что некоторое время самостоятельно держался на ногах. Как полагал доктор Жане, он наверняка расстроился бы донельзя, узнав, что с ним творилось.
В своей статье Пьер Жане утверждал, что эмоциональное и физическое потрясение – травма, как стали называть подобное событие, – то самое, которое в юности вызвало у этого человека паралич, стало причиной раскола личности. Он выдвигал предположение, что в результате две разные, независимые друг от друга индивидуальности – а может, и
