Две головы и одна нога - Иоанна Хмелевская

– …в полпервого, – подсказала я.

– Ты как, не против?

Я ничего не имела против. Итак, место встречи установлено, время тоже. Можно и о другом поговорить.

– Знаешь, многое прояснилось. Теперь не сомневаюсь – это Ренусь пугает меня головами. А кроме того, возможно, стакнулся с Новаковским…

– С Новаковским, говоришь? – перебил меня Гжегож. – Помню такого, помню эту гниду из органов, это под его крылышком действовал Спшенгель… впрочем, не телефонный разговор. До послезавтра потерпишь? Записывай адрес в Константине.

Положила трубку. Что теперь? Как что? Конечно же, голова. Нет, головой можно заняться и завтра, даже лучше.

Сначала надо осмыслить новость и немного привыкнуть к ней. И в самом деле, в последнее время я не могу пожаловаться на скуку и монотонность своего существования. Только привыкла к мысли, что Либаш, которому я очень навредила в его бизнесе, и есть таинственный Ренусь, как теперь надо свыкнуться с приездом Гжегожа. Что касается Ренуся с его бизнесом, тот настолько выделялся своей криминальной окраской даже на фоне современной деловой активности наших доморощенных бизнесменов, что им просто нельзя было не заняться, во всяком случае, я не могла его проигнорировать, хотя до сих пор не знаю, в чем же этот бизнес заключался. И вовсе я не прикрыла совсем его бизнес, мог бы себе спокойно продолжать, мало ли что там напишут, безнаказанность у нас процветала, поэтому трудно усмотреть именно в этом причину теперешнего ко мне отношения. Тут наверняка замешано еще что-то, не просто банальная финансовая афера. Инициатором нападок на меня является Мизюня, в этом я ни минуты не сомневалась, но с чего вдруг именно сейчас?

Здесь Ренусь с Мизюней, здесь две головы – одна на шее, вторая в прихожей, здесь больная нога. Нет, я предпочитала бы пообщаться с Гжегожем в более спокойной обстановке.

И Гжегож победоносно вытеснил из головы все прочие мысли, безраздельно овладел всеми моими помыслами. Подготовиться к встрече с ним, подумать и о своем внешнем виде, и об одежке. Встречать придется в тапках, другая обувь не годится, в ней не смогу вести машину, значит, нельзя будет натянуть чулки, по чулкам тапки скользят, а без чулок ноги выглядят не столь стройными, как хотелось бы, но проклятая нога чулки исключает. Жаль, другую обувь не могу обуть, все остальные туфли давят как раз на больное место, а ведь Гжегожу всегда нравилось, чтобы я носила туфли на высоких каблуках…

От высоких каблуков меня оторвал телефонный звонок. Звонил ксендз пробощ.

– Ксендз викарий уже чувствует себя лучше, – сообщил он. – Завтра вы могли бы с ним поговорить. Очень сложное, очень неприятное дело, мы оба много над ним думали, столько моментов вызывают сомнение… Вы смогли бы завтра приехать?

– Разумеется, приеду, невзирая на проклятую ногу…

– А что, все еще болит?

– Болит, хотя, кажется, намного меньше. Когда мне приехать?

– Хорошо бы к четырем. А чтобы пани не пришлось много ходить, договоримся встретиться у входа в больницу. Вы знаете, где больница?

– Да, знаю. Значит, у входа?

– В четыре часа я буду ждать вас у больничных ворот. Перед ними стоянка, и дорожка во дворе больницы очень ровная.

Какой милый человек этот приходский священник Груйца! Даже о такой малости подумал, что значит забота о ближнем.

Положила трубку, подняла глаза и, разумеется, сразу наткнулась взглядом на проклятую пирамиду в прихожей. Нет, это невыносимо!

И я приняла мужское решение перенести окаянную голову в чулан. Разумеется, не сейчас и не собственными силами, мне самой ее просто не поднять, а уж чтобы с ней спуститься по лестнице на своей костяной ноге, и думать нечего. Найду какого-нибудь мужчину, да хоть бы соседа. Сколько можно вздрагивать каждый раз, как только попадется на глаза!

Собственную голову я запланировала на завтрашний вечер. Если заранее вымою и уложу волосы – непременно пойдет дождь и все труды окажутся напрасными. Это я уже миллионы раз проверяла на собственном горьком опыте. Верная примета! Однажды в минуту отчаяния я даже подумала, что с помощью парикмахерских манипуляций с головой могла бы запросто регулировать погоду по своему выбору. Нет, что касается прически, тут у меня не оставалось никаких иллюзий.

Было без пяти четыре, когда я подъехала к воротам груецкой больницы. Ксендз пробощ уже меня поджидал.

– Викарий пришел в себя еще позавчера, – сообщил он, – но врачи не разрешали пускать к нему посетителей, чтобы не волновать больного. А разговоры на интересующую вас тему наверняка его взволнуют. Поэтому я вынужден просить вас соблюдать умеренность в расспросах. Надеюсь, вы верующая?

Боюсь, я не очень вежливо пожала в ответ плечами и, спохватившись, попыталась словами исправить нехорошее впечатление.

– Ясное дело. Атеизм считаю кретинизмом. Единственная вещь, в которую я глубоко верю – так это в мудрость Господа Бога, в то, что он может понять абсолютно все.

– Интересная точка зрения… – пробормотал ксендз.

Я уже двинулась было по дорожке, и в самом деле выложенной очень ровными плитками, но остановилась и немного пояснила предыдущее высказывание.

– Одним из главных проявлений мудрости является чувство юмора, – решительно заявила я. – И если вы, проше ксендза, намерены утверждать, что Господь Бог не обладает чувством юмора…

Рассмеявшись, ксендз взял меня под руку и повел по дорожке, говоря:

– Вот уж вы обязательно рассмешили бы Господа! Надеюсь, если в таком духе пойдет разговор с ксендзом викарием, ему будет легче собраться с мыслями.

У меня создалось впечатление, что и без меня викарию не так трудно было собраться с мыслями. Правда, он выглядел еще очень слабым физически, но с головой был полный порядок, хотя тема разговора заставляла его очень нервничать, а волнение, по мнению врачей, было пациенту противопоказано.

– Я тут лежал и много думал, – начал викарий слабым голосом. – И пришел к выводу, что моя покойная прихожанка стала свидетельницей довольно странных событий, но лишь совсем недавно поняла – речь идет об убийстве. Она не сумела скрыть от преступников, что догадалась о преступлении, и поэтому стала опасаться за собственную жизнь. Металась душевно и физически, пыталась что-то предпринять. Впрочем, вопросы ее душевного состояния и совести предоставим Господу, а я… насколько позволяли мне совесть и недостаток фактических данных, пришел к некоторым выводам. Человек, убивший другого человека, живет теперь под фамилией своей жертвы и не остановится перед убийством любого, кто сможет его разоблачить. И очень возможно, именно у вас имеются доказательства…

Я слушала, боясь перевести дыхание, боясь пропустить слово.

– Какие доказательства, Езус-Мария? – вырвалось у меня. – Ничего не знаю о доказательствах.

– Возможно, какие-то документы. Преступники недвусмысленно вам угрожают, в их задачу пока не входит убить и вас, слишком много трупов для них самих опасно, вот и хотят заставить замолчать. Так я это понимаю. Вы слишком много знаете. Вторым лицом, которому тоже угрожает опасность, является подруга покойной…