Белый ворон Одина - Роберт Лоу

— Я передумал, лучше ты поцелуй меня в зад, мальчишка! — прорычал Финн, презрительно отряхивая руки.

Зал тут же взорвался восторженным свистом и улюлюканьем. Похоже, Свенельдовы люди напились так, что позабыли об осторожности. Во всяком случае, зрелище Люта, растянувшегося на полу посреди пролитого пива и блевотины, доставило всем немалое удовольствие.

К чести Финна, следует сказать, что уж он-то дураком не был. Дурак на его месте преспокойно бы повернулся спиной к поверженному противнику, взял бы в руки свой рог и по праву наслаждался одобрением окружающих. Правда, недолго… Потому что позорно раскорячившийся на полу Лют уже через мгновение вскочил, да не просто вскочил, а с добрым саксом в руке. И беспрепятственно всадил бы этот самый сакс обидчику в спину.

Однако на деле все вышло совсем иначе. Потому что, едва только Лют успел выхватить нож из сапога, как обнаружил свою руку в железной хватке неласковой Финновой длани. Когда же Лют — плохо соображая, что делает — размахнулся свободным кулаком, Финн левой рукой перехватил и этот кулак. После чего одарил незадачливого противника еще одной волчьей ухмылкой и со всего размаха ударил его головой в лицо. О, это был всем ударам удар! Прямой Лютов нос — украшение юношеского лица — с хрустом свернулся набок, и из него рекой хлынула кровь.

Несчастный Лют снова полетел навзничь. По ходу он перемахнул через скамейку и приземлился прямо в горячий очаг. На мгновение все остолбенели. А когда очнулись и поняли, что Свенельдов сын сам не поднимается, пламя уже успело охватить его волосы. Те, что стояли поблизости, бросились на помощь парню.

Тут уж вся киевская дружина загалдела, заревела от гнева, ибо шутка перестала казаться смешной. Сам Свенельд остался сидеть на месте. Он по-прежнему молчал, но костяшки пальцев, судорожно сжимавших роскошный пиршественный рог, побелели.

Поблескивая серебряным носом, Сигурд придвинулся поближе к своим подопечным — юному князю Владимиру и его теперь уж непременному спутнику, Олаву Воронья Кость. На лице старого варяга я не заметил никаких признаков смятения — лишь спокойный интерес. Как если бы он внезапно обнаружил неизвестную разновидность птички.

Финн резко развернулся. Лицо его было перепачкано чужой кровью, в руке поблескивал отнятый сакс. Он обвел взглядом напиравших киевлян, и гневный ропот как-то сразу стих.

— Я Финн Бардиссон из Скании, по прозвищу Лошадиная Голова, — негромко объявил мой побратим. — Может, еще кто-нибудь желает, чтоб я поцеловал ему ногу?

В ответ — гробовое молчание.

— ОТВЕЧАЙТЕ, ПСЫ ПОГАНЫЕ!

В наступившей тишине хорошо были слышны всхлипы и стоны очнувшегося Люта. Несколько человек подхватили его на руки и потащили в глубь покоев — под опеку женщин, которые немедленно принялись врачевать ожоги гусиным жиром.

— Садись, Финн Бардиссон из Скании, по прозвищу Лошадиная Голова, — послышался голос Гирта Стейнбродира. — Ты преподал ему хороший урок. Мальчишка выучился танцевать на одной ножке… а заодно понял, что не след садиться слишком близко к огню. Думаю, пора вернуться к нашей выпивке.

Сначала раздался один-два несмелых смешка, затем по залу пронесся общий вздох облегчения, и шум накатил, подобно прибойной волне. Финн с размаху воткнул в скамью лютов сакс и, обернувшись к Гирту, поднял рог в приветственном тосте. Я тоже, в свою очередь, поднял тост в честь Финна, и он кивком меня поблагодарил. И пока все это происходило, я краем уха прислушивался к Свенельду, который сквозь стиснутые зубы расспрашивал ближников: кто таков этот Финн Бардиссон? И, кстати, кто таков ярл Орм?

Я испытал невольную гордость от того, что имя мое на устах у всех. И одновременно меня томили нехорошие предчувствия. Довольно скоро они сложились в следующую мысль: «Боюсь, что сегодня мы оказали плохую услугу и князю Владимиру, и самим себе».

А следующим утром, когда все нехотя просыпались и продирали глаза, с балки упал мертвый скворец, и маленький Олав — с его мертвенно-бледным лицом и нежным румянцем на щеках — завел речь о белом вороне.

На мальчике была тонкая рубаха — голубая, точно яйца малиновки, и теплые штаны, заправленные в славянские сапоги. Поверх белый шерстяной плащ, отороченный собольим мехом. Голову покрывала массивная шапка из козьих шкур, которая закрывала уши и плавными завитками спускалась на самые плечи.

Олав стоял над мертвой птицей, а рядом с ним притаился его новый питомец — огромный светло-серый борзой кобель. Пес ревниво посматривал на наших собственных борзых, охраняя добычу хозяина. Внешний вид кобеля еще больше усугублял зловещее обаяние мальчика, ибо глаза у него тоже были разноцветные — точь-в-точь как у самого Олава.

Помню, как он впервые пришел к нам со своим псом. При виде этого чудовища все тут же поспешили зачураться. А Клепп Спаки с тех пор каждую свободную минуту употреблял на то, чтобы вырезать защитные руны на кусочках кости. Одна лишь Торгунна, неподвластная волшебному сейду мальчика, осталась невозмутимой.

— О боги! Вот теперь ты точно выглядишь, как маленький конунг, — с улыбкой воскликнула она.

Однако вдоволь налюбоваться на своего ненаглядного воспитанника Торгунна не успела. Пришлось отвлечься на нерадивую рабыню, которая от испуга выронила рабочую шкатулку и рассыпала костяные иглы по всему полу.

Надо сказать, что это великолепие — включая матерого кобеля, больше похожего на волка — Олав получил в подарок от князя Владимира. Вот и выходит, что прав оказался Квасир, когда в недавнем разговоре похвалил меня за особую проницательность.

— Ты молодец, ярл, — сказал он тогда, — что не продал мальчишку работорговцам. Судя по всему, наш маленький засранец пришелся по нраву новгородскому князю.

Не знаю, право, как ему это удалось… Но только наш «маленький засранец» одним махом преодолел расстояние от бесправного раба до блистательного вельможи. Впрочем, как заметил Квасир, все могло быть гораздо хуже.

— Куда уж хуже? — прорычал невыспавшийся и злой Финн. — Охотников на наше добро хоть пруд пруди. Почитай, целая очередь выстроилась…

— Уж поверь, с колом в заднице ты чувствовал бы себя гораздо хуже, — огрызнулся я, возмущенный его неблагодарностью. — Хочешь проверить — могу это устроить.

Ко мне подошла одна из наших борзых. Она выложила свою крупную костистую голову на мое колено и горестно вздохнула. Вот ведь, тварь бессловесная, а тоже чувствует настроение… Другая злобно огрызнулась на приблизившегося кобеля. Тот ответил приглушенным рычанием, шерсть у него на загривке немедленно встопорщилась.

— Блейк, прекрати! — прикрикнул на пса Олав.

Блейк — по-нашему это означало Белошерстый, хотя на большинство известных мне языков это переводилось, скорее, как Бледный. Неважнецкое имя для пса. Впрочем, вряд ли он задумывался о подобном. Блейк и на окрик-то хозяина не обратил особого внимания. Однако задираться с нашими собаками не стал — для этого он был слишком умен. В такой холод даже собакам драться не хотелось. А с другой стороны, кто их знает? Шерсть у него на холке по-прежнему стояла дыбом — ну, чисто иголки у ежа. Да и наши собаки начали беспокоиться. Мы старались держаться в сторонке, никому не хотелось угодить в самую гущу собачьей свары. Наконец Торгунне надоело. Бросив презрительный взгляд в нашу сторону, она поднялась с места и бесстрашно двинулась по проходу. Шлеп-хлоп — это Торгунна щедро раздавала налево-направо оплеухи. В мгновение ока вся псарня с жалобным визгом расползлась по углам.