Поддай пару! - Терри Пратчетт

Дора Гая не выдержала и разбудила Мокрица часа в четыре пополудни, поднеся ему чашку чая. Пока он пил, жена взбила ему подушки и спросила:

– Ну же, рассказывай, как все прошло? Ночью я не просыпалась, значит, обошлось без взрывов – уже достижение. А ты сам что скажешь?

– Не было ни кровопролития, ни даже особого избиения, насколько я понял, но добро победило зло… ну, не то чтобы «добро», но победило. Помощнички Гарри Короля очень подвижные для своих лет и чертовски коварные.

Дора Гая поставила ему на колени поднос с едой и сказала:

– Вряд ли завтрак в постель заставит твое сердце биться так же часто, господин Жизнь Без Риска Не Стоит Того Чтобы Жить, да?

Мокриц вонзил в сосиску вилку и ответил:

– Как же хорошо ты меня знаешь, Шпилька. А теперь послушай. Судя по всему, в стланике живет много гоблинов, а щеботанцы до сих пор не понимают, что эти существа бывают полезны, пусть даже они гонят вино из улиток. – Мокриц скривился и продолжал: – Ты не возражаешь, если я прихвачу с собой в Щеботан Из Сумерек Темноты?

Дора Гая удивилась:

– Я думала, ты его недолюбливаешь.

– Ну, к нему как-то прикипаешь, да, вроде накипи на чайнике. Там столько гоблинов, и они, должно быть, так растеряны, что им будет приятно увидеть родное лицо. – Мокриц задумался. – Если это можно так назвать.

А вдали от Мокрица, в темноте во всех ее мыслимых проявлениях, включая метафизические, в пещере, которая парадоксальным образом то искрилась, то была погружена во мрак, в зависимости от того, под каким углом смотреть, принимались решения. Пещера освещалась одинокой свечой, огонек которой, как говорится, лишь подчеркивал темноту. И все же ее крошечное дрожащее пламя преломлялось в россыпи драгоценных камней, которые (даже если сложить вместе их бледное переливчатое мерцание) давали значительно меньше света, чем скромная сальная свечка.

Короче говоря, это был свет, который прятался от света, и у него были все основания это делать. Вот и невезучий гном, неловко сидящий сейчас в центре пещеры, был бы рад где-нибудь спрятаться и оказаться где угодно, лишь бы не здесь. «Не здесь» было ключевым, ведь любое место было бы лучше этой пещеры.

Вот только его держал священный долг. Впервые он услышал о нем, еще сидя на коленках у отца, а может, у матери, потому что он никогда не видел их отчетливо, и голоса их всегда звучали приглушенно, поскольку тишина считалась среди грагов такой же добродетелью, как и темнота. Вспомнив этот неоспоримый факт, он почти отважился все бросить и убежать, но одернул себя в последнюю секунду, потому что ему было негде спрятаться. Он слишком высоко зашел[40]! Никакому гному нельзя заходить так высоко, вот граги и раскусили его.

Поговаривали, что они знали десятки способов убийства в полной темноте и даже умели перемещаться из одной темноты в другую, не выходя на назойливый свет. Ах, сколько о них всего говорили, но чаще – шептали. А он совершил столько грехов: ел говядину, покупал жене яркие сережки, а хуже всего, подружился с Роки Обломом, который был, о ужас, троллем и славным малым в придачу, с которым они частенько сидели рядом, когда ехали на работу, и вместе болели за футбольный клуб Сестричек Долли, и вместе ходили на матчи, а если вы болеете за одну команду – это значит, что вы друзья, ведь так?

Они и были друзьями. Но глубоко в подкорке у него сидел демон из детства и тихо нашептывал обрывки старых песен, которые затягивали только по особым поводам, мелочные замечания, возведенные в степень святости оттого, что их многократно повторяли правильные люди, сидя вокруг одного костра. Это было в те дивные дни, когда он еще не подрос настолько, чтобы что-то понимать, и его бедный мозг не был напичкан правилами, которым, как в глубине души ему всегда казалось, нельзя следовать – о том, например, чтобы не жать руку троллю. Но теперь те, кто застукал и поймал его, стояли между ним и его надеждой на новую жизнь после смерти. Они владели ключами от иного мира и в два счета могли вышвырнуть его в беспредельную пучину гинунгагапа, где ждали страшные существа, истязатели, обладавшие безграничной изобретательностью и долготерпением.

Нога затекла. Он пошевелился и сказал:

– Прошу вас. Я знаю, что натворил много плохого и сбился с пути, и может, я недостоин называться гномом, но если вы дадите мне шанс, я все искуплю. Пожалуйста, умоляю вас, снимите с меня оковы, и я обещаю сделать все, что вы попросите.

Тишина в пещере стала гуще, плотнее, как будто набиралась сил. Сколько времени он здесь провел? Годы? Секунды? В этом был самый ужас темноты. Она все поглощала, превращала в аморфную субстанцию, в которой все переплеталось, вспоминалось, а затем терялось.

– Хорошо, – произнес голос. – Мы заглянули в твою нечистую душу и готовы дать тебе последний шанс. Но имей в виду: других не будет. – Голос чуть смягчился и добавил: – Так следит за тобой. Можешь поесть, еда прямо перед тобой. А затем ступай прочь и знай, что Так пребудет с тобой. Помни, что отвернувшимся от Така не будет пощады. А когда Таку понадобится твоя помощь, с тобой свяжутся.

После редкого, тяжким трудом заработанного вечера, проведенного наедине с женой, Мокриц на следующее же утро пустился в путь на глиняной лошади, в компании Из Сумерек Темноты, уцепившегося за его спину.

Они скакали галопом, и что-то в големе-лошади беспокоило Мокрица фон Липвига. Такой лошади не было цены, когда требовалось быстро достичь места назначения. Если, конечно, смириться с тем, что стремена ни капли не спасали, и всаднику оставалось только цепляться изо всех сил до окончания поездки – в сущности, простая задача. Даже править было необязательно – за тебя все делал коннавигатор: назови ему место назначения, и он благополучно доставит тебя куда надо. Глиняное существо не издавало ни звука, не требовало воды и овса, а когда в нем не было необходимости, просто стояло и терпеливо ожидало.

Но тут Мокриц догадался, что его смущало. Он брал и ничего не отдавал взамен. Мокриц вообще-то особо не вникал в концепцию кармы, но он слышал об этом и сейчас чувствовал, как давит на него ее многотонный груз. Лошадь только отдавала, а он – только брал… «Нет, чушь собачья, – одернул он себя. – Ложка ведь не ждет, пока ты скажешь ей спасибо, верно?» «Да, – возразил Мокриц сам себе, – но ложка все же была куском железа, а глиняная лошадь была лошадью». Мокриц погрузился в размышления. И подумал: «Интересно…»

Вскоре после пересечения границы они добрались до того места, где заканчивался железнодорожный путь. Облегченно выдохнув, Мокриц и гоблин слезли с лошади, и внезапный порыв подтолкнул Мокрица задать существу вопрос.

– Ты разговариваешь? – спросил он, чувствуя себя как-то глупо.

И услышал ответ, прозвучавший не из лошадиного рта, а прямо из воздуха:

– Да, если захочу.

Гоблин хихикнул. Мокриц проигнорировал его и продолжил свой допрос: