Я убил Мэрилин Монро - Дмитрий Романовский

– Глория, у тебя все в порядке?

– Все в порядке. А у тебя?

– Все по прежнему. Как Натали? У нее скоро каникулы?

– Да. Последние занятия в школе.

– Бостон – интересный город?

– Не такой, как Нью-Йорк, но тоже есть интересные места.

– Глория, я давно не был в Бостоне и плохо его знаю. Хочу осмотреть этот город. Если я приеду на уикенд, могу я рассчитывать на то, что вы с Натали будете моими гидами? – Наступила пауза. Я понимал: отношения наши стали напряженными. Глория не могла объяснить дочери, кто я, и кем был я, потому что сама этого не знала. И по этой причине, она не могла признаться дочери, кто был ее физиологическим отцом. Я поспешил заверить:

– Я ничем тебя не стесню. Я переночую в гостинице. Если у тебя не будет свободного времени, я могу взять автобусный туристический тур по городу и ограничусь коротким визитом к тебе.

– Хорошо, – наконец, сказала она ровным голосом. – Мы будем рады тебя видеть. Натали – общительная девочка. Если у нас будет свободное время, мы проведем для тебя тур по городу. Только позвони заранее, если действительно собираешься приехать.

После уборки в синагоге я дома сел за свой компьютер, мою игрушку. Я перечел свои записи, нашел много ошибок – грамматических и стилистических, нашел много ненужных и неинтересных мест, но не спешил их стирать из памяти компьютера, а стал переснимать текст на бумагу, чтобы перечесть его, как читают книгу. Мне хотелось оформить свои дневники как повесть Стивенсона, однако, я понял, что так не получится. Я уже прочел много книг и знал, как пишут писатели. Мужчины, как правило, пишут из головы, хорошо или плохо, но из головы. Женщины пишут романы из других романов, многие женщины пишут по учебникам, в которых объясняется, как надо писать романы. Как правило, составляют эти учебники тоже женщины. Книги надо читать по разному. Знаете, например, как надо читать Библию? Это сложно. Евангелие еще не так сложно. Хотя в нем много путаницы, однако понятно, где какое место для чего написано. А Ветхий завет, который евреи именуют Торой, сложнее. Сперва все ясно. Бог сотворил мир. Ученые с этим не согласны. Они строят разные гипотезы о начале и конце вселенной, о расширяющейся вселенной, и все эти гипотезы постоянно меняются, а Тора не меняется. Бог сотворил небо, как твердь. Когда-то это казалось нелепостью. Космос не может быть твердью. Но вот ученые открыли радиомагнитные волны, которые движутся в пространстве со скоростью триста тысяч километров в секунду. С такой скоростью волновое колебание возможно только в идеально твердом теле. Как и сказано в Библии: небо – твердь. Ученые пришли в замешательство. Как же пространство может быть твердью, если в нем свободно движутся планеты и звезды? Но появился Эйнштейн и заявил, что пространство вовсе не то, что люди под ним подразумевали раньше. В Библии сказано, что Бог сотворил жизнь во всех ее видах. А Дарвин заявил, что виды произошли путем естественного отбора, и ученые стали утверждать, что живая клетка может возникнуть путем случайных химических соединений. Но появилась наука генетика. Ученые открыли ДНК, научились изменять живую клетку, и в конце концов пришли к выводу, что создать саму живую клетку невозможно, и механизм живой клетки, управляющий молекулярными триптихами, непознаваем. Таким образом наука и религия это две плоскости, то сближающиеся, то расходящиеся, но никогда не отходящие далеко друг от друга. А дальше в Торе идет перечисление потомков Адама и Евы, кто от кого родился, и кто кого родил. Длинное перечисление, и читать его скучно. Для чего оно, это ясно. Тора была записана после Синая через триста лет. И дураку понятно, насколько исказилась история Моисея, передаваемая устно из поколения в поколение в течении трехсот лет. Зная это, первые составители Торы не стеснялись вносить в текст свои собственные догадки и предположения. И каждый составитель пытался построить свое генеалогическое дерево, доказывая свое непосредственное родство с Адамом и Евой. Вот почему в Торе сохранилось перечисление, кто кого родил. Но в какой-то момент первосвященник Иудеи выбрал устраивающий его вариант и объявил, что это единственно правильный вариант, который следует канонизировать, после чего никто не имеет права вносить в него какие-либо изменения. Тут же переписчики стали изготовлять копии этого варианта. Так родилась легенда о том, что Тора была записана неизвестно кем, но в одном, идеально правильном варианте. Конечно, явные приписки в Торе видны невооруженным глазом, но она состоялась именно в таком виде. И если убрать из нее явные приписки, можно нечаянно убрать заодно и какие-то детали, действительно инспирированные Богом. Поэтому Тору надо оставить, как она есть.

Пытаясь придать моим дневникам литературный вид, я сделал на компьютере новый файл с копией рукописи, чтобы вносить в нее исправления. На новом файле я стал исправлять стилистические ошибки, менял местами слова, некоторые места стирал, вносил новые абзацы. Когда я стал перечитывать исправленный вариант, то обнаружил, что из текста ушло нечто, что можно назвать свежестью впечатления, хотя рукопись приобрела более профессиональный литературный вид. Получалось то же самое, что и с Торой. Нельзя механически убирать то, что на первый взгляд кажется литературно неграмотно. А что, если это «неграмотно» инспирировано свыше? Кенни, заведующий книгами в синагоге, сказал, что талант дается от Бога. А что, если я – прирожденный писатель?

Нет, я не писатель. Я не умею строить интересные сюжеты, как это делали Стивенсон и Дюма. Я не смогу создавать образы людей, чтобы они казались реальными. Я могу рассказать только то, что сам видел и слышал. Конечно, если потренироваться, я бы смог слепить роман по женским учебникам, учащим писать романы, а также и по другим романам, как это делают писательницы. Только я не буду этим заниматься.

Когда я позвонил Збигневу, женский голос ответил, что его нет дома. Кажется, это была его жена Ева. Я назвал свое имя, и сказал, что позвоню позже. Збигнев позвонил мне сам. Мы уже встречались с ним на его выставках, и я спросил, где я могу с ним встретиться. Мы встретились в галерее Коэна, а потом зашли в ближайшее кафе.

– Збигнев, ты хорошо знаешь галереи Бостона? Я хочу туда съездить.

– Я был там недавно, отвозил свои картины. Антони, ты что? Стал интересоваться живописью?

– Не только. Еще хожу в оперу.

– Юмор? – спрашивает Збигнев. За полгода он слегка располнел. Морда стала круглой. Как художник он стал преуспевать. Вынимаю из кармана кассету. Лучиано Паваротти. Арии из опер. В машине я ее ставил в плеер, выучил наизусть, и теперь могу насвистеть каждую арию. Збигнев прочел название, сказал: – А я здесь ни разу не был в опере. Имей ввиду: в Бостоне нет театров, тем более оперных. Типичный провинциальный город.

– А как же Гарвард, Кембридж? – спросил я.

– У них богатая публика. Развлекаться они ездят в Нью-Йорк.

– А как насчет музеев, картинных галерей? – спросил я.

– Это есть. Это еще с тех времен, когда Бостон считался культурным городом. Например, музей Изабеллы Стюарт Гарднер. Ценная коллекция из Ренессанса. А еще музей изящных искусств.