Гуд бай, Берлин! - Вольфганг Херрндорф

– Да, я тоже надеюсь, – сказал я. – Точно. Мы тебя ждем.

– Ну, удачи вам.

– Ва… тебе тоже!

Райбер снова засмеялся, и я положил трубку.

– Она что, смеялась? – спросила сестра.

– Просто мы не первый раз вляпываемся в историю, – вмешался Чик, который только наполовину понял, что так удивило сестру. – Это вполне в нашем духе.

– И она считает, что это смешно?

– Просто она классная, – объяснил Чик. Слово «классная» он произнес так, что сразу стало понятно, что не все присутствующие в этой комнате классные.

Мы еще немного постояли вокруг телефона, а потом сестра сказала:

– Видно, вы те еще фрукты.

И отпустила нас.

Мы заняли позицию около входа в больницу и стали выглядывать тетю Мону. Удостоверившись, что за нами никто не следит, мы пустились бежать. Вернее, я-то бежал, а вот Чик… не так чтобы очень. Поле было обнесено невысоким заборчиком. Чик перекинул через него костыли, а потом перелез сам. Но сделав несколько шагов по пашне, он увяз. Поле было недавно вспахано, и костыли входили глубоко в землю, как горячие иголки в масло, идти было совершенно невозможно. Выругавшись, он оставил костыли торчать в земле и поковылял дальше, опираясь мне на плечо. Пройдя по полю около трети пути, мы в первый раз обернулись. За нами лежал синеватый пейзаж. Солнце еще не поднялось над больницей, лучи робко пробирались сквозь туман и кроны деревьев. Костыли – один из них слегка накренился – трогательно торчали вдалеке, как скособоченный крест, а на верхнем этаже больницы в одном из окон, может, в том самом, через которое мы наблюдали за эвакуатором, виднелся кто-то в белом халате и смотрел нам вслед. Наверно, это была медсестра, ломавшая голову над тем, что за прибабахнутые пацаны ей сегодня попались. Знала бы она, с каким мы действительно прибабахом, не стояла бы там так спокойно.

Почти наверняка она видела, куда мы направлялись, и наблюдала, как мы подошли к «Ниве». Крыша и правая сторона машины были несколько помяты. Но все-таки не настолько, чтоб внутри стало неудобно сидеть. Правая передняя дверь была так сильно вмята, что больше не открывалась, но на пассажирское место вполне можно было влезть через водительскую дверь. Интерьер сильно напоминал свалку. При падении и переворотах все наши запасы, консервные банки, канистры, бумажки, пустые бутылки и спальники распределились ровным слоем по всему пространству. Даже кассета Ричарда Клайдермана опять всплыла где-то между сиденьями. Решетка радиатора треснула, а на том месте, где перевернутая машина лежала на крыше, на песке осталось масляное пятно.

– Ну, вот и все, – грустно сказал я.

Чик влез на водительское место, но поставить загипсованную ногу на газ не смог – нога теперь была слишком широкая. Тогда он снял машину с передачи, замкнул провода, чуток повернулся и нажал на газ левой ногой. «Нива» тут же завелась. Чик перелез на пассажирское место, и я сказал:

– Ты с ума сошел?

– Ты только на газ дави и рули, – сказал Чик, – а передачи переключать буду я.

Я сел за руль и принялся втолковывать Чику, что ничего не получится. Бензина было еще полбака, мотор прекрасно держал обороты, но стоило мне бросить взгляд на автобан и увидеть, как мимо нас несутся машины на скорости двести километров в час, я четко понял, что ничего не выйдет.

– Хочешь, я открою тебе один секрет? – спросил я. – Я ужасный трус. Жуткий зануда и ужасный трус. Так что можно дальше идти пешком. На каком-нибудь проселке я бы попытался, наверно. Но не на автобане.

– С чего ты взял, что ты зануда? – спросил Чик.

И я спросил его в ответ, знает ли он, почему я вообще поехал с ним в Валахию. Вот именно потому, что я зануда. Я такой занудный и скучный, что меня не пригласили на вечеринку, на которую пригласили всех. А еще потому, что я хотел хоть раз в жизни сделать что-нибудь нескучное. Тогда Чик сказал, что у меня не все дома, и что с тех пор, как мы познакомились, он ни секунды со мной не скучал. Что это, наоборот, чуть ли не самая потрясающая и захватывающая неделя в его жизни. Тут мы заговорили о самой потрясающей и захватывающей неделе в нашей жизни, и мысль о том, что теперь это все позади, стала совершенно невыносима.

А потом Чик пристально посмотрел на меня и сказал, что я не прав, если считаю, будто Татьяна не пригласила меня, потому что я зануда или что я ей поэтому не нравлюсь.

– Ты не нравишься девочкам, потому что они тебя боятся. Если хочешь знать мое мнение. Просто ты не обращаешь на них внимания и вовсе не такой поверхностный, как этот дурак Лангин. Но ты совсем не зануда, понял? Вот и Изе ты сразу понравился. Потому что она не так проста, как кажется. А еще потому, что в ней кое-что есть, если ты понимаешь, о чем я. В отличие от Татьяны, которая вообще пустышка.

Я уставился на Чика. Наверное, у меня рот открылся от удивления.

– Да, да, я знаю, что ты в нее влюблен. Выглядит она действительно мегасекси. Но если серьезно, по сравнению с Изой она просто пустышка. Я могу об этом судить, в отличие от тебя. Потому что… хочешь, я открою тебе один секрет? – спросил Чик. Он сглотнул и выглядел так, будто у него ком застрял в горле. Потом он минут пять молчал, а после сказал, что может судить о таких вещах, потому что они его не интересуют. В смысле – девочки. И снова надолго замолчал. А потом сказал, что никому раньше об этом не говорил, а теперь вот сказал мне, но чтоб я ничего такого не думал. От меня ему ничего не нужно, он же знает, что мне девочки нравятся и все такое, а вот сам он не такой и ничего с этим поделать не может.

Думайте обо мне, что хотите, но я не очень удивился. Не то чтобы я прям знал об этом, но что-то такое подозревал, серьезно. То, как он при первом нашем выезде на «Ниве» рассказывал про своего московского дядю, и эта история с курткой с драконом, и как он вел себя с Изой – нет, точно я, конечно, не знал. Но когда все это снова пронеслось у меня в голове, мне показалось, что я и раньше что-то такое подозревал.

Чик опустил голову на торпеду. Я положил руку ему на затылок, и так мы сидели и слушали «Балладу для Аделины», и я даже на секунду подумал, не стать ли мне тоже геем. Это бы действительно сейчас решило все проблемы, но я не мог. Чик мне ужасно нравился, но девочки мне нравились все-таки больше. А потом я включил первую передачу и поехал. Ночью было так грустно сидеть в больнице и думать, что все закончилось, а теперь – так круто снова смотреть через лобовое стекло «Нивы» и держаться за руль. Я проехал пробный кружок по стоянке. Хуже всего мне давалось переключение передач, но когда Чик взял это на себя и мне нужно было только нажимать на сцепление по его команде, дело пошло лучше. На радостях мы выехали на автобан. Выползли на полосу торможения и остановились.

– Спокойно, – сказал Чик, – спокойно. Сейчас все получится.

Мы подождали до следующего большого просвета в потоке. «Большой просвет» – это когда ни одной машины до самого горизонта, и я снова тронулся и стал разгоняться.