Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху. 1930-1940 года - Георгий Андреевский

На войне тоже было тяжело. Как вы помните, Борис Васильевич Курлин остановился на том, что его часть вышла из окружения под Осташковом Тверской губернии. А что же было дальше? А дальше вот что: «… Вышли мы, как я уже говорил, из окружения в районе Осташкова, – продолжал Борис Васильевич. – В селе, в котором мы оказались, тогда базар был. Литр водки на нем стоил восемьсот рублей. Купил я поросенка, водку, а тут немцы стали обстреливать. Все, конечно, разбежались. Потом снова собрались. Вообще-то, даже после сильной артиллерийской подготовки остаются люди, техника, не все гибнет, а тут обстрел был небольшой, так что торговля на рынке продолжалась.

А вообще постепенно, с опытом, узнаешь по звуку свою бомбу, мину, снаряд, пулю. Снаряд, если свистит, значит, летит мимо, а если шипит – твой. Бомба воет. Если над тобой, то улетит дальше, а если немного в стороне – ложись. Пуля «у-у-у» – мимо, если «фить – фьюить» клокочет, – значит, рядом. Хотя от всего не спрячешься. Это уж судьба.

Вот был у нас один сержант, Бондаренко, он очень боялся бомбежки, так при бомбежке и погиб. Спрятался в траншее, а в нее как раз бомба попала. Он каждый день говорил: «Что день грядущий мне готовит?» Радовался, когда день был пасмурный, – нелетная погода, значит, бомбить не будут.

В другой раз один офицер пришел поговорить с солдатами. Сели четверо в кружок. Посередине упала мина и всех убила. Могли ли они знать, что так случится?

Командующим 3-й армией, в которой я служил, был Горбатов. В Орле как-то начался обстрел, и командир дивизии Гурьев успел оттолкнуть Горбатова. Тот упал в окоп, живой остался, а Гурьева убило.

Когда мы выходили из окружения, некоторые переоделись в штатское, оружие бросили. Вышло нас к Осташкову около полутора тысяч. Подошли к озеру Селигер, погрузились на корабль, который назывался «Орел». А тут налетели двадцать семь «юнкерсов». Хорошо, что капитан нашего «Орла» был старый, опытный. Он маневрировал, и бомбы в корабль не попали. Стали тогда нас немцы обстреливать из пулеметов. Было это в конце августа 1941 года. У населенного пункта Молвотицы, если не ошибаюсь, мы заняли оборону. В нашей дивизии тогда из восемнадцати тысяч человек осталось две, многие были без оружия. Безоружным я велел сделать трещотки из дерева и расположиться в лесу, вдоль дороги, по которой немцы шли к городу Калинину. Боевое охранение шло, как обычно, километра на полтора впереди основных частей. Мы его не тронули, пропустили. Когда подошла колонна, начали бой. Те, кто были с трещотками, выскочили из-за кустов на немцев, да еще в штатском. Не знаю, что подумали немцы, но они побежали. Мы гнали их километров восемь. Они побросали оружие, артиллерию, машины. Потом, правда, опомнились и поддали нам. Мы отступили. Немцы в Калинин (Тверь) выбросили десант. Мы отступили к деревне Горохово. Сильные бои были у элеватора. Там почти все наши погибли. Потом у этого элеватора оборонялись немцы. Их тогда тоже всех уничтожили.

В декабре 1941-го мы переходили Волгу по льду. Лед колыхался. Немцы в громкоговоритель кричали командиру дивизии: «Озеров! Пора сдаваться, все равно вам конец, только людей погубите!» Немцы пошли на нас по льду Волги, а мы окопались на берегу. Они не ожидали, что мы их встретим. Мы их уничтожили, человек восемьсот. Вода была красной от крови. Ну и наших было убито немало. Но так много наших трупов, как под Сычевкой, это недалеко от Калинина в сторону Москвы, я никогда не видел.

В обороне на Волге мы стояли месяца полтора. Там, когда началось наше наступление, я впервые увидел «катюши». «Катюши» сразу после залпов уходили, чтобы их не обстреляли немцы. Сначала они стояли на наших грузовиках, а потом их установили на «студебекеры» и «шевроле». Я как-то под Сталинградом попал под огонь «катюш». Страшное дело. Немецкие летчики иногда бомбили наш передний край. Наши тоже бомбили немцев. Наши штурмовики «Ил-2» немцы называли «Черная смерть», потому что их не красили и корпуса у них были черные.

Немного расскажу о полководцах наших, что знаю. Жуков был, конечно, сильной личностью, он никого не признавал, никаких авторитетов, кроме Сталина. Как-то он возмутился отступлением одной части и, обратившись к ее командиру, подполковнику, назвал его капитаном. Тот смущенно возразил: «Я подполковник, товарищ маршал». А Жуков ему: «А теперь капитан». У Жукова была палка. Он мог ею ударить. Командир нашей армии Горбатов тоже ходил с палкой, мог ударить солдата, офицера. Палка тяжелая, суковатая. Был такой случай: один командир полка с большим животом, когда перед боем проигрывали ситуацию, лег на землю, а зад его выступал над укрытием. Тут Горбатов подошел да как трахнет полковника палкой по заду и говорит: «Ты же убит!» Тот вскочил, говорит: «Так точно, товарищ командующий!» У Горбатова жена была певица, ездила вместе с ним. В тридцатых Горбатова посадили. Когда письмо Горбатова из лагеря попало к Буденному, тот пошел к Сталину. Сталин спросил, ручается ли он за него. «Ручаюсь», – ответил Буденный. Горбатова освободили. С Горбатовым был еще такой случай. Как-то видит он, что повар, без своей винтовки, а только с термосом, идет на передний край накормить солдат. Он подъезжает, подзывает повара пальчиком: «Солдатик, иди-ка сюда!» Тот подходит, рапортует. «На передний край идешь?» – спрашивает Горбатов. – «Так точно, товарищ генерал», – отвечает повар, а Горбатов как огреет его по плечу палкой да как гаркнет: «Где твоя винтовка?!» – и приказал идти за винтовкой. Солдат аж побелел.

Особенно тяжело на войне было женщинам… Наступали мы под Москвой… В разведроте дивизии служила девушка, звали ее Тамара. Красивая блондинка. У нее все погибли, и она пошла мстить за мужа и отца. Командиром той роты был Разин, по имени Степан. Парень он был лихой. Немцы его знали и кричали по радио: «Стенька, мы тебя все равно повесим!» Так вот стал этот Степан Разин за Тамарой ухаживать. Проходу ей не давал. Как-то даже пытался в лесу изнасиловать, грозил пистолетом. Она уж хотела из-за него повеситься. Сколько ни бились со Степаном, он от Тамары не отставал. Я и с ней говорил (я был тогда помощником начальника политотдела дивизии по комсомолу), предложил перейти в другую часть, но она не хотела, ей в разведке нравилось. Потом ее все-таки перевели радисткой в штаб командира первого корпуса Урбановича. И вот как-то немцы, недалеко от штаба, обстреляли наши машины. Мы выскочили из них, и тут я увидел, как ее голова с золотыми волосами катится под гору. Мы ее похоронили.

… Днепр форсировали у города Богучары. Когда вошли в город, там находилась итальянская дивизия. В одном блиндаже взяли итальянца. Красивый мальчишка с черными глазами, очень напуганный. Мой ординарец Петр повел его в штаб. Я наблюдал за ним в бинокль. Вижу, ведет, ведет, а потом винтовку вскинет, выстрелит, а итальянец, как он только вскинет винтовку, падает на землю. Раза три так в него этот Петр стрелял. Наконец, когда итальянец лежал, подошел к нему и выстрелил в него сзади, в лежащего. Жалко было мальчишку. Петр сначала сказал мне, что сдал итальянца в разведку. Потом признался».

А вот что о буднях и жестокостях войны поведал мне другой ее участник по фамилии Барабанов, к сожалению, не помню его имени и отчества. «Многие наши солдаты, – рассказывал он, – с убитых немцев снимали часы. У некоторых целые пачки часов были. Мне предлагали снять часы с убитого, но я отказывался. Как-то после боя иду с товарищем. Смотрим, немец лежит, а на руке хорошие золотые часы. Товарищ подошел к нему и стал их снимать, а немец оказался живым. Достал он правой рукой пистолет и убил моего товарища. Ну, тут на него ребята набросились, забили до смерти.