Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху. 1930-1940 года - Георгий Андреевский

День 22 июня 1941 года вошел в историю России как день вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз. В германском календаре тех лет этот день был назван «Днем начала всемирной освободительной войны от большевизма».

Фашисты не оспаривали факта своего нападения на Советский Союз. Однако зачинщиками военных действий в Европе считали «европейские демократии». Гитлер говорил по этому поводу: «В 1939 году коварным заговором демократов, жидов и масонов Европы Германия была втянута в войну». Фюрер, наверное, имел в виду вступление в войну Англии после вторжения немцев в Польшу, с которой у англичан был соответствующий договор. Своего вторжения в Польшу Гитлер, надо полагать, началом войны не считал.

Из-за нарушения пакта о ненападении и договора о дружбе с СССР Гитлера совесть не мучила. В своем же нападении на «первое в мире государство рабочих и крестьян» фашисты видели святую миссию по защите Европы и европейской цивилизации от варваров. В июле 1942 года имперский министр пропаганды доктор Геббельс в еженедельнике «Das Reich», или, понашему, «Империя», разразился статьей, которую озаглавил «Так называемая русская душа». В ней он писал: «… Нельзя сомневаться, что интернациональное жидовство противопоставило нам в лице организованного им тупого и безвольного человеческого материала востока (то есть нас. – Г. А.) наиболее опасного врага… Если он будет побежден, то не будет более угрозы, которая нас могла бы устрашить хоть на миг… Восточные кочевники будут отогнаны в свои степи».

Эту статью Геббельс писал под впечатлением боев за Севастополь. Из-за всего того, что пришлось претерпеть там фашистам, у их главного идеолога вырвалась такая фраза: «Звериная дикость, с которой противная сторона ведет эту войну, является лишним доказательством величины опасности, угрожающей нам». С вождями наций такое бывает: сначала втравят свой народ черт знает во что, а потом его же стращают поражением и звериной дикостью противника.

А пугал Геббельс немцев такими словами: «Невозможно вообразить себе последствия, которые повлекли бы за собой попытки перенести на нашу землю применяемую там систему. Она привела бы к полному господству интернационального жидовства в Европе. Наш народ был бы предан подлой животности примитивной расы и истреблен ею в лице своей наиболее ценной части». Тут доктор, наверное, имел в виду членов нацистской партии, СС, гестапо и пр.

В самом начале войны немцам для храбрости хватало водки или шнапса. Фронтовики, видевшие немцев в первый день войны, заметили, что они были пьяные. Скоро они протрезвели.

В дневнике немецкого солдата, убитого под Ленинградом осенью 1941 года, читаем: «… Дождь. Мы больше не выходим из своих окопов. Все у нас мокро и грязно. Мечты об отпуске. Рассказываем друг другу о прежних временах. Мечтаем о теплых постелях, о кулинарных удовольствиях, музыке, театре. Как все это далеко… Дождь не перестает… Переход… Заполье сильно обстреливается. Чуть только поднимаешься, надо опять ложиться… Бараново… Идем дальше… Уничтожающий огонь со стороны русских… Окапываемся… Пятая рота удерживает позицию… Убит генерал Мудьферштедт… Окапываемся. Пулеметный и противотанковый огонь… Всю ночь стучат зубы. Без одеял в мокрой одежде… Идем дальше по Лужскому шоссе… Всюду на дорогах кресты… Русские нападают на разведывательный отряд. Работает русский гранатомет. Шестнадцать русских танков лежат на дороге, частью сожженные. Всюду трупы русских… Запах мертвечины… Дождь…»

Не зря так волновались и переживали за своих сыновей, мужей, братьев и отцов их близкие в Германии.

В своих письмах на фронт некоторые из них уже в начале войны высказывали невеселые мысли. «… Жаль, что из-за этих красных разбойников, – писала своему мужу жена по имени Элизабет, – многие солдаты должны жертвовать своей жизнью… Я надеюсь, что ты, Ганс, к осени вернешься домой. Думаю, к тому времени вы кончите с Россией». Жена другого солдата, Альма, более умная, чем Элизабет, писала следующее: «… Ты пишешь о конце войны. На это еще не похоже, так как у англичан еще много земель, куда можно уйти, а у нас уже нет солдат, чтобы их занимать. Подумай, сколько их еще нужно, чтобы занять Россию. Что с нами будет?» Умной женщиной была и мама солдата, которого звали Арно. Она писала своему сыну: «… Снова в специальном сообщении объявлено о больших успехах. Но что это значит в таком гигантском государстве, как Россия!»

С приближением зимы письма стали еще печальнее. «… Я уже теперь замерзаю от одной мысли – быть зимой в России», – писала одна немка.

Возможно, мудрости этим немецким женщинам прибавляли английские бомбардировки. Жена фронтовика по имени Гильда 16 августа 1941 года писала своему мужу: «В последние дни часто воздушные тревоги. Мы уходим ежедневно в убежище. В берлинском бомбоубежище, где сидит тысяча человек, очень интересно… „Томми“ (так немцы называли англичан. – Г. А.) появляются каждую ночь. Мы к этому привыкли». Другая жена сообщала своему мужу: «С первого сентября я обязана ходить с ребенком в бомбоубежище при каждой тревоге, иначе придется платить тридцать марок штрафа… На военной трудовой повинности получаю полторы марки в день, квартиру и бесплатное питание».

Этим женщинам уже в августе 1941 года было несладко. И когда одна из них воскликнула в своем письме: «Ах, Густав, если бы окончилась война с Россией! Это так долго тянется! На такой срок никто не рассчитывал!» – мне невольно подумалось: каково же им стало в мае 1945-го? А ведь совсем недавно руководители страны обещали сделать Берлин столицей Европы!

Среди писем были, конечно, письма и побойчее, в них чувствовалась «национальная идея», вера в победу, ну и, конечно, ненависть к нам. Вот, например, что писал некий Франц Хайкер своему приятелю, Фрицу, на фронт: «Будь постоянно бдителен и осторожен, так как мы слышим по радио о том, что эти большевики коварны и хитры, к тому же жестоки. Бои и успехи наших походов небывалые, и навеки войдет в историю то, что сделали вы, храбрые воины. Как счастлив ты, Фриц, что можешь причислить себя к этим отважным бойцам и принять участие в освобождении мира от большевиков».

Высказывались в письмах и более практичные мысли, например такие: «… истребляйте партизан, ибо попасть к ним в руки хуже, чем погибнуть геройской смертью». В ответных письмах тоже было мало веселого. «Кажется, что движемся мы не так уж быстро, – писал один рядовой, – так как эти собаки русские защищаются и дерутся до последнего».

Чтобы вести бои с такими «собаками», приходилось и немцам тренировать свою волю. Практиковали такой способ: перед боем ложились на землю и над каждым проезжал танк или самоходное орудие. Говорили, что помогает. Больше, правда, воспитывали словом. Внушали солдатам, что Красная армия расстреливает пленных, а летчикам, так тем вообще сразу перерезает горло. Обучали также, как надо вести себя в отпуске, что отвечать на тревожащие население вопросы. Если спросят, предупреждала инструкция, когда же, наконец, закончится война, – надо отвечать: «Тогда, когда мы победим». Если скажут: «Мы сыты войной по горло» – отвечать: «Если бы мы говорили так прошлой зимой и в сорок первом – сорок втором годах, то русские теперь находились бы, может быть, уже в нашей стране!»