Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники - Александр Доманин

Дальнейшие события изложены в наших источниках так, что понять, что же на самом деле произошло в ночь перед предполагавшимся сражением, почти невозможно. С одной стороны, и «Сокровенное Сказание», и «Юань ши» говорят о том, что ночью Ван-хан зажег по всей своей стоянке огни, а сам затем увел свое войско вверх по реке Хара, подальше от найманов. Однако дальнейший текст «Сокровенного Сказания» позволяет предположить, что все обстояло далеко не так просто, и авторы на самом деле пытались обелить Темучина, свалив вину за фактическое предательство на другого. Только в таком смысле можно интерпретировать слова Джамухи, который неожиданно появился в стане кераитов.

Джамуха говорил Ван-хану: «Известное дело, что аньда мой, Темучин, издавна обменивается послами с Найманом (имеется в виду Таян-хан — авт.). Вот почему он не подтянулся к нам теперь» («Сокровенное Сказание», § 160). То есть, Джамуха и, по-видимому, сам Тогрил, были убеждены, что на предательство союзников пошел именно Темучин. Конечно, умнейший и хитрейший Джамуха мог и ввести в заблуждение Ван-хана: позднее он не однажды испытывал свое лисье красноречие, тщательно перемешивая правду и ложь. Но если бы для подозрений в предательстве Темучина не было никакого повода, поверил бы ему многоопытный Тогрил? Весьма маловероятно.

В пользу версии о том, что реальное предательство союзника совершил именно монгольский хан, свидетельствует и дальнейший ход событий. Утром дня предполагаемой битвы Темучин также уводит свое войско, и Коксеу-Сабрах, на глазах которого все это происходит, спокойно дает ему уйти. И все это при том, что с уходом Ван-хана монгольская армия уменьшилась вдвое и могла стать для найманов легкой добычей. Ну, а после того, как ушел Темучин, кого бросился преследовать Коксеу-Сабрах? Конечно же, Ван-хана. Так что была, наверное, в словах Джамухи какая-то, очень неприятная для монгольского повелителя, правда, — та правда, которую позже так стремились затушевать апологеты Чингисхана.

Для кераитов же это предательство, совершенное Темучином, завершилось очень плохо. Коксеу-Сабрах, по пятам преследуя Ван-хана, захватил у него немало людей и обозы с добычей. Была пленена даже семья Нилха-Сангума, а сам сын Тогрила с трудом сумел спастись бегством. По прибытии на родную Толу, Ван-хан недосчитался едва ли не половины своего войска. И как знать, не было ли это ослабление союзника, который к тому же мог легко стать соперником, хорошо просчитанной стратегией, разработанной таким талантливым политиком, как Темучин? Может быть, когда-нибудь мы узнаем ответ на этот вопрос. Ясно одно: после найманского похода отношения между кераитами и монголами серьезно испортились. Тогрил, до этого безоговорочно доверявший своему названому сыну, теперь начал испытывать сомнения, которые вдобавок постоянно стремились усилить и Нилха-Сангум, и подвизавшийся теперь у кераитов Джамуха. Трещина между союзниками все ширилась, пока не привела к разрыву союза и гибели Ван-хана Кераитского.

Впрочем, к началу зимы 1202–1203 годов союз, хотя и изрядно расшатанный, продолжал сохраняться. Более того, вероятно, благодаря такой же глубоко обдуманной стратегии, Темучину, наряду с ослаблением кераитов, удалось одновременно выступить и в роли их спасителя. Когда успешно наступающие найманы начали уже угрожать самому существованию кераитского ханства, Тогрил вновь отправил послов к Темучину с мольбой о спасении своего народа. Монгольский хан немедленно снарядил войско, поставил во главе его своих лучших полководцев — первого нукера Боорчу и джалаира Мухали — и бросил армию к месту битвы. Разгром кераитского ханства и подчинение его найманам в планы Темучина никак не входили: кераитские земли были естественным буфером между владениями монголов и Найманским ханством.

Монгольская помощь подоспела вовремя. Натиск найманов был отражен, и те вернулись на запад, в свои степи. После этого в Черном бору у Толы состоялась последняя личная встреча старых союзников — престарелого Тогрила и сорокалетнего Темучина. Безмерно благодарный за спасение Ван-хан как мог, старался выразить свою глубокую признательность названому сыну. Он вспоминал, сколько раз и этот его почтительный «сын», и ранее — его родитель Есугэй-багатур оказывали ему, Тогрилу, помощь в самых стесненных обстоятельствах. И, наконец, совсем умиленный, он сказал то, что и желал услышать от него Темучин: «Я уже стар. Я до того одряхлел, что пора мне восходить на вершины… Кто же тогда примет в управление мой улус? Младшие мои братья — негодные люди. Сыновей у меня все равно, что нет: один-единственный Сангум. Сделать бы мне сына моего Темучина старшим братом Сангума!» («Сокровенное Сказание», § 164). Слова эти, в сущности, означали, что Ван-хан решил после своей смерти передать основы управления кераитским ханством в руки названого сына, а Нилха-Сангум при этом становился вассалом монгольского хана. Конечно, такой расклад никак не мог понравиться ни Сангуму, ни обретавшемуся в ставке Тогрила Джамухе. Пока они, однако, сделать ничего не могли.

Темучин понимал, что неожиданное решение Ван-хана вызовет сопротивление не только Нилха-Сангума или Джамухи, но и многих людей из самого близкого окружения Тогрила. Поэтому он заставил дряхлого кераитского хана провести обряд установления отцовства согласно всем степным обычаям, с жертвоприношениями и взаимными клятвами. Среди этих клятв одна заслуживает особого внимания: Ван-хан и Темучин дали друг другу слово не верить многочисленным клеветникам, не позволить злобе взять верх над добрыми отношениями, верить только друг другу и тем словам, которые ими будут произнесены лицом к лицу.

Чтобы еще более укрепить новые отношения между монгольским и кераитским ханствами, Темучин решил устроить «перекрестный» брак. Он попросил для своего старшего сына Джучи руки дочери Ван-хана Чаурбеги, а сыну Тогрила, Нилха-Сангуму, он предложил руку собственной дочери Оджин-беги. И тут великолепный план Борджигина впервые дал трещину: Нилха-Сангум яростно воспротивился такой замечательной «рокировке». И хотя в открытую, опасаясь мощи Темучина, он свой отказ не афишировал, но старался всячески затянуть переговоры, постоянно уговаривал своего отца не торопиться с заключением браков, по его мнению, не соответствующих достоинству старинного рода кераитских ханов. В конце концов, он добился своего: переговоры, фактически, были прерваны, чем Темучин остался крайне недоволен и не преминул поставить об этом в известность Ван-хана.

Об этом охлаждении между «родственниками» узнал Джамуха и начал действовать так, как умел, пожалуй, лишь он один — этот «Макиавелли монгольской степи». Он завязал сношения со всеми людьми, которые по какой-либо причине могли быть недовольны Темучином: Нилха-Сангумом, Алтаном, Хучаром, Даритай-отчигином и многими другими. Джамуха утверждал, что Темучин хорош только на словах, а на деле ненавидит своих ближайших соратников и союзников и даже готовится предать их найманам, постоянно обмениваясь при этом послами с Таян-ханом. Дыма без огня не бывает: такие тайные посланцы к Таян-хану наверняка отправлялись, но каково было конкретное содержание этих сугубо секретных переговоров с найманским властителем, для нас навсегда останется тайной.

Когда Джамуха счел почву достаточно подготовленной, он предложил всем заинтересованным сторонам заключить тайный военный союз против Темучина. Тайным он был потому, что непреклонной оставалась позиция Тогрила, который верил своему названому сыну больше, чем всем его многочисленным недоброжелателям. Тогда Нилха-Сангум пообещал заговорщикам любыми способами переубедить своего несговорчивого, но уже такого старого отца. Он лично, без свидетелей, отправился в юрту Ван-хана и приступил к обработке родителя. Сам он был убежден в своей правоте (и, скорее всего, был действительно недалек от истины), потому и слова его, обращенные к отцу, звучали более чем убедительно: «Уже и теперь, когда ты таков, каков есть, нам ничего не позволяется. Когда же на самом деле ты, государь мой и родитель, «белому покропишь, черному запретишь», нам ли будет вверен улус твой (выделено мной — авт.) — улус, с такими трудами собранный твоим родителем Хурджахус-Буюрук-ханом: Кому же и как будет передан улус?» («Сокровенное Сказание», § 167).