Победитель, или В плену любви - Элизабет Чедвик (Англия)

Александр покачал головой.

— У меня была цель. И я едва не умер от голода, ночевал в лесах, как беглый преступник… да фактически и стал таким: таскал из курятника яйца, а из чьей-то верши — угрей.

Пальцы возобновили свою тонкую работу.

— Кроме того, я все-таки мужчина. А женщинам самостоятельно отправляться в путь вдвойне опасней. Не пройдете и пяти миль, как вас запросто могут ограбить и изнасиловать, если у вас нет денег, чтобы нанять охрану. При нашей нищете безопаснее оставаться здесь.

— Я думала отправиться к деду, — сказала Манди глухо, — но он отрекся от матери, когда она сбежала с папой, так что не знаю, даст ли он мне приют под своим кровом.

Александр закончил смазывать царапины и вытер руки чистым лоскутом.

— Я кое-что знаю о вашем дедушке, — сказал он медленно. — Наши семейные владения располагались рядом, и он тоже был покровителем Кранвелльского монастыря. Он и в самом деле может предоставить вам убежище — но не по доброте и не из чувства долга. Вы бы стали его заложницей, полезным приобретением, которое можно продать замуж тому, кто предложит наибольшую цену. Не думаю, что ваша жизнь окажется легче, чем здесь, — хотя, конечно, из-за других причин.

Манди сглотнула и вытерла глаза рукавом.

— Может, и не легче, но вытерпеть можно.

Она поднялась и, сняв одеяло с постели, пошла к отцу, который так и не пошевелился за все время скандала, и заботливо укрыла. Потом со вздохом выпрямилась, подошла к выходу и, откинув полог, выглянула во влажную туманную полутьму.

— Сожалею о том, что я тебе наговорила, — пробормотала она. — И большое спасибо за поддержку.

Александр пожал плечами.

— Не надо сожалеть о правде. Я действительно пришел от женщины и действительно многого не понимаю… Хотя, может, и не настолько многого, — добавил он глухо, поскольку твердо чувствовал: он — на ее стороне.

На другой день Арнауд де Серизэ выбрался из похмельной дремоты уже намного позже рассвета. Лежал он на полу шатра, невдалеке от ложа, до которого он так и не сумел добраться, и кто-то заботливо укрыл его одеялом. В голове что-то неустанно и больно колотилось, а свет утреннего солнца невыносимо резал глаза.

Он заставил себя сесть и хрипло позвал:

— Манди!

В шатре все было аккуратно прибрано, как, впрочем, всегда, когда этим занималась дочь, но больше никаких признаков ее присутствия не обнаружилось.

— Гризель? — позвал Арнауд, но с другой части шатра не послышалось ни звука. Арнауд с трудом поднялся на ноги, поморгал и нетвердой походкой подошел к пологу шатра.

Ночной дождь очистил воздух, а солнце уже поднялось высоко. Арнауд отпустил проклятие, что он опоздал, и в адрес женщин, которые не разбудили его своевременно.

Живот подвело, но ни о какой еде невозможно было и думать; вот если бы похмелиться — но фляга оказалась совершенно пуста. Напиться можно было только из бадейки чистой воды, поставленной про запас.

Арнауд зачерпнул ковш и сделал пару глотков, сожалея, что не пришлось умереть во сне.

И тут в шатер ворвался свет: это Харви отбросил полог и вступил внутрь, такой же белокурый, полный жизни и радостный, как это утро.

— Вы не видели мою дочь? — раздраженно спросил Арнауд вместо приветствия.

— Они с Александром утром отправились в город за покупками.

— Ладно, но не осталось ни капли вина.

Харви нахмурился и прошел чуть дальше вглубь шатра.

— Нельзя столько пить, вы себя губите.

— Ха, какое тонкое наблюдение! От вас это особенно приятно слышать. На себя посмотрите. — И принялся шумно умываться над тазом, предусмотрительно поставленным Манди на ларе.

— Я-то не валяюсь бесчувственным до полудня, когда кони не досмотрены и оружие не вычищено.

Злость Арнауда вскипела и вырвалась словами:

— А тебя не касается, как я провожу время вне ристалища! Я когда-нибудь читал вам морали? Сами-то, небось, тоже отсыпались после вчерашней попойки?

— С чего бы это? Я поднялся на рассвете, поухаживал за своим конем, начистил оружие, поразминался с мечом и подготовился к послеполуденному турниру. — Харви немного помолчал; то, как он хмурился и отбрасывал волосы, ниспадающие на лоб, выдавало его волнение. — И не надо говорить, что ваши дела меня не касаются. Еще и как — ведь это все влияет на вашу борьбу на ристалище. Александру вчера пришлось потеть, как троянцам, выручая вас. А это не игрушки: возлагать на парня такую ответственность. Да, он неплох, но у него еще недостаточно ни сил, ни опыта боя в ситуациях, в которые он попадал. Вы три раза должны были его подстраховывать, а вместо этого…

— Вы обвиняете меня в безответственности? — сощурился Арнауд. Горячая, пульсирующая боль билась под черепом. Слова Харви тем больше вызывали бешенство, что в них звучала обеспокоенность, а не гнев. Наверняка он говорил правду, хотя Арнауд ничего не мог припомнить.

— Вы докатитесь и до этого, если не сойдете со скользкой дорожки. Вчера мы победили только потому, что нам с Александром пришлось из кожи вон лезть. Но так же не может продолжаться бесконечно. Вас едва хватает на половину турнира. — Голос Харви смягчился. — Я ведь о вас прежде всего беспокоюсь, Арнауд.

— За меня? Или страх за свою шкуру заставил вас примчаться ко мне с утра пораньше?

— Уже далеко не утро, — поправил Харви. — И я не скрываю, что дорожу своей жизнью и не хочу ее терять только потому, что вы не дорожите вашей. Вы — мой друг, и я не могу не сказать слова совета. Если не думаете о себе, подумайте о Манди. Выбирайтесь из трясины, пока не поздно. Девочке нужна отцовская любовь, а не равнодушие пьяницы.

— Да пошел ты со своими советами! — рявкнул Арнауд.

Даже сквозь загар было видно, как покраснел Харви; но, сделав над собой немалое усилие, рыцарь протянул руку в примирительном жесте.

— Ладно. Собирайтесь, пойдем к Эдмунду Одноглазому, я угощу вас завтраком, и за дело!

Арнауд посмотрел на его сильные прямые пальцы, затем на костистое лицо, на котором застыло серьезное выражение. Часть души отчаянно стремилась встать на путь спасения, а для начала — улыбнуться и выйти на солнце; но сил одолеть другую, темную часть у нее было недостаточно.

— Найдите себе другого напарника, — глухо бросил Арнауд и отвернулся. — Я больше не с вами.

— О, во имя страданий Спасителя, Арнауд, не упрямьтесь!

— Христу такие страдания, как мне, не выпадали! — Арнауд и сам был ошеломлен собственным богохульством, но не смог удержать последующие слова: — И давайте, убирайтесь отсюда — и в мой дом больше ни ногой!

— Арнауд…

Но старший рыцарь схватил меч и, вытаскивая его из ножен, прорычал: