Санный след - Ирина Глебова

Он решил, что пора избавляться от Анеты. Но все мешали какие-то дела. Наступила зима, Рождество. После рождественских праздников ставили тургеневского «Холостяка». Анета, как всегда, бесцеремонно явилась к нему в уборную, сострила:

— А вот ваша холостяцкая жизнь кончается.

— Кончается, — согласился он. — И я этому рад, вы знаете.

— Какой вы, Петр, зануда! — состроила гримаску девушка.

— Ну… может быть и не такой уж, как вам кажется!..

Он выговорил эту фразу томно, протяжно и настолько многозначительно, что не поняла бы только совершенная дура. Городецкая мгновенно вспыхнула:

— Но пока еще вы холостяк! И я — девушка свободная…

— Разыграем вдвоем небольшую пьеску?

— Пьеску? — Глаза у Анеты заблестели. — Какую?

— Хорошенькая… скажем, горничная, и обеспеченный джентльмен встречаются тайно, потому что оба не хотят огорчать одну и ту же особу: он — свою невесту, она — подругу.

— Отлично! — Городецкая захлопала в ладоши. — Совершенно в моем вкусе! О, да, вы не зануда, я ошибалась. Впрочем, не так уж и ошибалась — догадывалась… Но эта тайная встреча — она не будет последней?

Он улыбнулся, не отвечая, протянул руку, легким, почти невесомым движением погладил по щеке, шее… Анна прикрыла глаза, сказала хрипловато, прерывисто:

— Бедная княжна Леночка…

Домик, куда Уманцев привез в ту ночь Городецкую, меблирован был довольно убого. Она ожидала иного, фыркнула, повернулась к нему:

— Я думала, мы приятно поужинаем…

— Это будет, потом. — Гусар хлопнул в ладоши, и в дверях мгновенно возник Лыч. — Мой приятель накроет стол, пока мы отдохнем в другой комнате.

Анета сразу узнала громадную фигуру, уродливую голову, шрам на щеке.

— Значит, я тогда не ошиблась! — воскликнула с гордостью. — Вашу парочку я видела в портовой окраине!

— Нашу, — легко согласился Гусар и потянул ее за руку. — Пойдемте вот в эту дверь.

Верхнюю одежду они сбросили еще раньше, на руки услужливому Лычу. Теперь же, в спальне, Анета совершенно незаметным движением оголила плечи и грудь, подошла к нему и стала расстегивать пуговицы его рубашки. Пальцы ее медленно продвигались сверху вниз, твердые вздыбленные соски то отстранялись, то прикасалась к его телу сквозь тонкое полотно. Илья тут же вспомнил свои пятнадцать лет, бордель мадам Ануш, худенькую Рузанку. Она тоже сама раздевала его. И когда Анета вдруг опустилась на колени, сжимая руками его бедра, он уже этого ожидал. Однако не позволил ее развратным алчущим губам осквернить свое тело. Еще с самого начала, затевая всю интригу с Городецкой, он решил: сам к ней не прикоснется. С другими женщинами можно было: они не имели к его невесте никакого отношения. Эта же мерзавка предавала Леночку, и он тоже предаст, если соединит свое тело с ее! Нет уж, пусть плотскими утехами займется Лыч. Он же, Илья, вообще ненавидит женщин; он, Гусар, получит удовольствие своим способом — пофалует ножом; он, Петр Уманцев, отомстит за предательство чистой, доверчивой души своей невесты…

Чтобы девка не орала, Лыч слегка придушил ее — не до конца, он не из тех, кто балуется с мертвячками. Просто Гусар просил на этот раз не уродовать лица.

— Пусть ее сразу, без проблем, узнают, — объяснил. — Мне так надо.

Надо так надо. Лыч не стал ей разбивать переносицу и губы, выдавливать глаза. Душить — это он тоже умелец, баба даже не пискнула. Но уж потом он разодрал ее так, что Гусар со своим ножом мог бы и отдохнуть. Да только Гусару нужно было поиметь и свое удовольствие. И Лыч знал, почему приятель так неистовствует, как ни с какой другой женщиной.

Когда все было кончено, Гусар, глядя на изувеченное тело, сказал с кривой ухмылкой:

— Она была репортершей и все хотела найти маньяка и написать об этом в газету. Жаль, что после твоих игр она уже была без сознания и не поняла, что ее мечта сбылась.

Помолчал и добавил:

— Сейчас вытащим ее во двор.

— Это еще зачем? — удивился Лыч. — А вдруг кто увидит!

Но Гусар не обратил внимание на его слова. Продолжил спокойно:

— У сараев я видел калитку и тропинку. Люди, видно, ходят из соседнего двора. Пускай ее найдут поскорее… Я не боюсь и плюю на всех!

И все-таки он боялся. Не из-за Анеты, конечно. Он убрал ее от Леночки и сделал это с радостью. Но появилась другая угроза, вернее, она была всегда — Ксения Анисимова! Дорогая тетушка! Она с самого начала стояла ему костью в горле — с ее проницательным взглядом, ироничным аналитическим умом. Но потом он как будто бы сумел переманить ее на свою сторону. Пришлось и здесь постараться и похлопотать, вспомнить старых харьковских подельников. Казалось, все складывается отлично. Но вот последнее время он, как зверь, почуял тревожный запашок опасности. Именно от Ксении. В том, что она почти не отходит от Леночки — чуть ли не переселилась к Орешиным, — во взгляде и интонации, даже в дыхании и жестах. Он не понимал, в чем дело, потому нервничал все сильнее.

Когда Уманцев только появился в доме Орешиных, Ксения долго не могла побороть свое необъяснимое неприятие этого молодого человека. В изгибах его губ ей чудился налет порочности, в быстрой усмешке — искра злости, в некоторых жестах — странная вульгарность. Или вот — запах аткинсоновского одеколона… Да, мода на этот одеколон стойко держалась не один год, респектабельные мужчины благоухали им. А Ксении этот запах казался слишком сладким, слишком… Может быть, потому, что Владимир пользовался другим одеколоном — «Денеж». Запах его был более резким, но и одновременно изысканно тонким. Нужно было коснуться губами щеки мужа, чтобы услышать этот аромат…

Но Ксения знала сверхтребовательность и насмешливую въедливость своей натуры. Стараясь быть справедливой, одергивала себя, заставляла увидеть в молодом актере иные качества. Их ведь и в самом деле было больше: открытый взгляд, ум, талант, и, конечно, влюбленность в племянницу. А остальное, может быть, вообще выдумано ею. Надо же — не тот одеколон! И через время женщина уже была искренне доброжелательна к будущему родственнику.

И вот теперь запах аткинсоновского одеколона вновь раздражал ее. Нет, даже не раздражал: вызывал омерзительное содрогание. Она старалась ничем не выказать перемены своего отношения к Уманцеву, ведь все ее умозаключения, подозрения еще не есть истина. И все же Ксения не могла оставаться в таком подвешенном состоянии: между тяжестью сомнений и нежеланием им поверить. Нужно было убедиться. В чем? Она очень хотела сказать себе — в том, что Петр невиновен! Но не могла. Мозаика различных происшествий и случайностей складывалась в страшный узор…

Ксения кое-что придумала. Она написала письмо. На конверте стояли адрес и имя ее харьковской подруги Натальи Егоровой. Вот уже три дня женщина носила письмо постоянно с собой — ловила момент. И когда увидела из окна библиотеки подкатившую к воротам санную пролетку, бодро соскочившего с нее Уманцева, сердце ее заколотилось быстро-быстро: вот он, тот самый случай!