Санный след - Ирина Глебова

— Бедный Петенька был совсем болен и умер у меня на руках, — хныкал слезливо Пузо.

— А что же твой папаша наворованными деньгами с тобой не поделился?

— Скрылся куда-то, бестия, — вздыхал Пузо. — Мне, образованному человеку, приходится черт знает чем заниматься…

— Но ты тоже хорош, — ерничал Гусар. — Дружка детства дал похоронить, как безымянного бродягу, а документик его припрятал!

Пузо опять же покаянно вздыхал, а глазки у него масляно блестели: Гусар хорошие деньги дал ему за паспорт.

— Уманцев Петр Арсеньевич, помещик Тульской губернии… Ладно, Пузо, ты мне давай подробнее об этом Уманцеве расскажи. Вспомни годы золотые!

Илья не жалел денег, отданных за паспорт. Это было ценное приобретение, он тогда сразу понял. А деньги у него водились: в двух городах имел собственные сейфы в банках. Время от времени он устраивал себе отдых от всяческих дел месяца на три. Снимал отменное жилье — двух-трехкомнатную квартиру в богатом доходном доме, с комфортом. Или апартаменты в дорогом отеле, обновлял гардероб, ходил в театры и клубы, ловко оказывался среди приглашенных на званые вечера. Или просто, накупив книг, читал до поздней ночи. Когда приходила пора вакации заканчивать и отбывать в другие края, он без сожаления оставлял в квартирах и книги, и различные купленные вещицы.

Как раз тогда, когда Илья приобрел паспорт Петра Уманцева, он решил подзадержаться в Харькове, открыть небольшой ломбардик. Один из его сейфов был в этом городе. Гусар спрятал туда паспорт, а некоторую сумму денег изъял, — чтобы вложить в дело и вскоре вернуть вдесятикрат. Но не успел: месяца не прошло, как его арестовали.

Через три года он вернулся в Харьков, чтобы исчезнуть как уголовник Круминьш и стать отпрыском обедневшего дворянского рода Уманцевым. Три минувших года были тяжелыми. Но он не роптал: могло быть гораздо хуже! Ведь судили его только за две выявленных махинации, про остальные следствие не знало. И слава Богу! А то тремя годами ох как не обошлось бы! Да и там, в заключении, повезло: почти сразу попал под покровительство Лыча.

Илья никогда не забывал о том, как трое здоровых мужиков вышли ему навстречу в закутке между бараками, улыбнулись приветливо и вдруг молниеносно скрутили, зажав рот и уже стягивая штаны. Давно живущий в криминальной среде, он знал, конечно, о подобных вещах. И даже был готов к тому, что в пересыльной тюрьме, на этапе или уже здесь, на каторге, кто-нибудь станет приставать к нему — молодому и симпатичному новичку. И придумал, как можно будет ловко отшить таких дятлов. Но чтоб так!..

От страха по лицу и телу побежали горячие струйки пота. Он рванулся, но руки заломили еще сильнее, и по кадыку больно стукнула чья-то ладонь. В этот момент и вышел на них Лыч. Только хрипнул что-то нечленораздельное да вмазал без размаха одному и второму в морды. Третий за ними на полусогнутых нырнул за угол сарая. Никто даже не подумал сопротивляться: уродливо огромный Лыч был в большом авторитете, ему подчинялись, повинуясь уголовной иерархии, да и просто из страха.

Поправляя на Гусаре, как на маленьком, одежду, Лыч бормотал успокаивающе:

— Не мандражись, не тронут больше. Знают, кто здесь масть держит! Эту брашку давно на калган пора брать!

В тот же вечер Лыч устроил так, что Гусар перебрался жить на соседние с ним нары. И объяснил своему молодому подопечному:

— Я этих пидарей ненавижу. Всех бы передавил. Железных штырей повставлял бы в их вонючие варзухи — пусть бы балдели! То ли дело бабу отхарить — это уж как угодно, хоть вафлить, хоть вгарнуть, хоть отдуплить. Так ведь бабу же, как и годится мужику.

Гусар Лычу приглянулся сразу, с первых дней своего появления на каторге.

— Ты парнишка молодой, но бывалый, я сразу понял. Сидишь по первой? Шустрый, значит. Ты держись меня — всегда в фарте будешь.

Так они и пробыли вместе три года. Поначалу Гусар как бы был в тени авторитета Лыча. Но через время, незаметно, с ним стал считаться и сам его грозный опекун, и вся каторжанская кодла. Гусар никогда не забывал свой первый разговор с Лычом о бабах — о том, что с ними можно делать, что угодно. И однажды, в припадке откровенности, рассказал Лычу то, чего не знал никто — ни одна живая душа.

— Я одну биксу после сношения убил. Ей, лярве, мало показалось, вот я и добавил ножичком… И, знаешь, когда накалывал, чую — очко заиграло, кар на дыбки стал… Ни с одной бабой так клево не получалось.

— По-нашему, по тюремному, что елдак, что нож — одно и то ж. Коли всаживаешь то или это — балдеешь одинаково. Я это тоже знаю. Между ног, может, и не свербит, а кровь в голову бьет, это точно.

И добавил уважительно:

— Артист! Под баклана хляешь, а сам — мокрушник…

Случай, рассказанный Гусаром, произошел в том же южном городе Ростове, где Илья впервые попробовал пообщаться с женщиной. Четыре года после этого он не повторял попытки. Доказывать свою мужскую полноценность ему было не перед кем: работал он уже в одиночку, близких приятелей не имел. В Ростов наезжал периодически, часто бывал в одном уютном ресторане, где имелся подпольный катран — место сбора шулеров для игры, а также — мастерская для изготовления крапленых карт. В тот раз, после того, как сорвал отличный банк, поднялся посидеть в ресторан. Там выступала певичка, которая и раньше откровенно поглядывала на него. Илья легко избегал ее притязаний. Но сейчас, когда она, заметив его в зале, спустилась со сцены и, пританцовывая, пошла между столиками, он вдруг испытал странное чувство. Желание? Или, скорее, воспоминание того, что произошло в этом городе: бордель, черноглазую худую Рузанку, ее обнаженное тело и ощущение этого тела под пальцами, сжимающими все сильнее, сильнее… Возбуждение пришло к нему именно тогда, когда мысленно он стиснул пальцы до упора!

Певичка явно не афишировала цель своего прохода по залу, задерживалась то у одного столика, то у другого. Но Илья понимал, что идет она именно к нему. Ему тоже не нужно было афиширование. У девицы имелся постоянный кавалер из их среды — удачливый барыга, злой и хваткий. Зачем наживать себе неприятности?

А певица уже крутилась, припевая и виляя бедрами, рядом. Присела на минутку на колени к его соседу, так же, на мгновение, — к нему. Но успела, обхватив шею руками, шепнуть на ухо: «Жди!» Видимо, уловила в глазах Гусара нечто…

Во второй половине ночи певицу сменял канканчик длинноногих балеристочек. Илья стоял у входа, покуривая, когда она выпорхнула из ресторана. Швейцар кликнул коляску и услужливо подсадил ее. Женщина вроде бы даже и не поворачивалась в его сторону, но так ловко мгновенным взглядом подтвердила свое «Жди!», что Гусар, докурив сигару, забрал пальто и вышел, дав швейцару на чай.

Пройдя квартал, он переулком вернулся к черному ходу, рассудив, что встреча может состояться именно здесь. А через несколько минут за углом, судя по шуму, остановился экипаж и вскоре женская фигура вынырнула оттуда, быстро направляясь к нему. Женщина открыла черный ход своим ключом и в темноте, очень уверенно, провела Илью в свою уборную. Плотно задернула шторы и зажгла ночник. Была весела и очень возбуждена. Все повторяла: