Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю - Борис Джонсон

Ллойд Джордж сказал, что следует расстрелять кайзера. Черчилль был против этого. Четыре месяца спустя, в 1919 г., положение в Германии стало еще хуже – и Черчилль выразил негодование в палате общин из-за того, что голод стал оружием против женщин, детей и стариков. Он хотел, чтобы блокада была снята как можно скорее и чтобы с Германией был заключен мир.

Наконец условия Версальского договора были согласованы, и Германия оказалась под бременем огромных репараций, которые она была не в состоянии выплатить. Черчилль считал творившееся безрассудством и решительно не сходился в этом вопросе с Ллойд Джорджем и с американским президентом Вудро Вильсоном. Условия договора были слишком жесткими. Позднее Черчилль сказал: «Экономические статьи Версальского договора были зловредны и глупы до такой степени, что они стали явно бесполезными». Это не только свидетельствует о даре предвидения Черчилля, но и немало говорит нам о его характере.

В предисловии к своей истории Второй мировой войны Черчилль делится собственным знаменитым принципом, который гласит, что нация должна выказывать «в войне – решимость, в поражении – вызов, в победе – великодушие, в мире – благожелательность». Это не просто слова. Он действительно был таким. Одно из самых заметных клеветнических обвинений, направленных против Черчилля, состоит в том, что он был слишком воинствен, агрессивен, va-t-en guerre[57], что он почти буквально фыркал, с шумом втягивал воздух, вращал глазами, бил по земле подобно ретивому коню всякий раз, когда появлялся шанс заварушки.

Довольно легко понять, почему делается такое обвинение. Зажмурьте глаза и окиньте мысленным взором по-настоящему крупные события первой половины XX в. – это время можно было бы назвать эпохой Черчилля. В ней доминировали Первая и Вторая мировые войны, самые постыдные и разрушительные конфликты, в которые ввязалось человечество. Первая мировая война унесла жизни 37 миллионов человек по всей Земле, включая около миллиона британцев. Поколение талантливых молодых людей было уничтожено на полях Фландрии – многие из них превратились в пыль, останки других покоятся в гигантских оссуариях наподобие верденского.

Во Второй мировой войне было убито еще больше – 60 миллионов, Британия потеряла полмиллиона человек. Страна была физически и эмоционально контужена. Национальное богатство уменьшилось на четверть. Глядя на масштаб этих катастроф, вы сразу же спрашиваете себя, кто тогда стоял у штурвала. Это был Черчилль, причем он влиял на управление страной не только во время одного конфликта, но во время обоих. Многие в наши дни уже не помнят, насколько всеобъемлющим было его влияние. События тех лет все дальше отступают в прошлое, и порою кажется, что две войны сливаются в одну, ведь они совпадали в пространстве, протекали схожим образом, были вызваны родственными причинами, и – в случае Британии – на вершине власти оказывалась одна и та же личность. На протяжении одиннадцати лет бойни Черчилль формировал политический и военный интеллект нации, которая начала столетие как ведущая военная держава, но завершила Вторую мировую войну с безжалостным преуменьшением почти всего, за исключением репутации премьер-министра. Черчилль был тем, кто подготавливал флот к Первой мировой войне, он дал начало и способствовал дальнейшему развитию единственного оригинального стратегического вклада Британии (который привел к последующей катастрофе). Мера его личного руководства боевыми действиями во время Второй мировой войны кажется немыслимой в наши дни.

Он был военачальником, и упрек состоит в том, что он также являлся разжигателем войны – тем, кто настолько наслаждался войной, что умышленно спровоцировал конфликт, сделавший его знаменитым. Таким подозрением поделилась жена одного из консерваторов, когда написала, что он был другим Герингом, движимым жаждой крови. В этом же состояло опасение консервативного парламентария, который написал в 1934 г., что он был исключительной личностью – «человеком с таким влиянием, что он представляет определенную угрозу для мирного решения многих проблем, стоящих перед страной».

Сегодня мы считаем его олицетворением моральной правоты – человеком, у которого было достаточно мужества, чтобы противостоять тирании и при этом оставаться благодушным, человечным, демократичным, румяным, добросердечным, а также избегать крайностей, как должно англичанину. В общих чертах это правильно, но в преддверии войны многим казалось, что он источал темную харизму, сатанинский оптимизм, связанный с возможностями насилия, и даже сегодня есть те, кто полагает, что под его доброжелательным внешним обликом скрывалась отметина Дарта Вейдера – и, возможно, даже самого императора Палпатина.

Не так давно в списке бестселлеров The New York Times фигурировала любопытная диатриба Патрика Бьюкенена, в которой он обвинял Черчилля в «жажде войны» в 1914 г. и аргументировал (если можно употребить это слово), что Британии в 1939 г. следовало стоять в стороне и просто наблюдать, как Германия порабощает континентальную Европу. Бьюкенен заявил, что Черчилль превосходил в милитаризме кайзера и любого из его щелкающих каблуками юнкеров, добавив (наверное, правильно), что к 1914 г. «Черчилль видел больше войн, чем любой солдат немецкой армии».

Или ознакомьтесь с воззрениями другого палеоконсерватора, сэра Перегрина Ворсторна, бывшего редактора The Sunday Telegraph, который недавно написал: «Не так часто бывают государственные деятели, столь же умелые в восхвалении войны и столь же непристойно рвущиеся повоевать, как Уинстон Черчилль. Все его работы наполнены любовью к войне, в них приукрашивается ее слава и преуменьшаются ее ужасы». Сэр Перегрин достоин уважения, он сражался во время Второй мировой войны. Но, боюсь, его взгляды не соответствуют действительности или сложности характера Черчилля.

Соглашусь, его возбуждала война. У него была естественная эмоциональная и романтическая реакция на драму, масштабность событий. Во время выступления сэра Эдуарда Грея в палате общин 3 августа 1914 г. – накануне Первой мировой войны, когда «по всей Европе гасли огни», – Черчилль рыдал. Премьер-министр Асквит заметил его настроение с некоторым неодобрением: «Уинстон Черчилль уже нанес боевую раскраску и стремится к морским сражениям… все это переполняет меня печалью». Жена Асквита Марго была чуть снисходительнее: «Уинстон, мечтая о войне, страстно желает оказаться в окопах, он вдохновлен, бодр и даже счастлив. Он прирожденный солдат». Черчилль даже проговорился Марго, что находит войну «восхитительной», но тут же попросил ее не повторять этого замечания. Еще он сказал, что мир – последнее, за что надо молиться. Многие другие отмечали его энергию, оживленность, целеустремленный блеск в глазах.

Бесспорно, что Черчилль любил войну в том разумеющемся смысле, что без нее не могло быть славы, без войны он не видел ни единого шанса состязаться с Наполеоном, Нельсоном или собственным предком Мальборо. Он знал, как война и ее риски возвеличивали людей, покрывали их поступки славой. Вот отчего в молодом возрасте он кидался в битву очертя голову, но краем глаза постоянно следил за газетными сообщениями. Война приводила его к мощному выбросу адреналина из желез. Когда он сражался и к лицу приливала кровь, он стремился нанести врагу удар потяжелее. Судьи фехтовальных поединков в Харроу отмечали его стремительные атаки. Черчилль правильно полагал, что, если ввязываешься в сражение, необходимо дать понять неприятелю, используя все доступные средства, что тот проиграет. Черчилль был беспощаден в применении насилия.