Эта прекрасная тайна - Луиз Пенни

– Живи вы и работай здесь, поверьте мне, они бы стали умельцами, даже если бы прежде ни о чем таком не помышляли.

– Через вас проходят все новички?

Настоятель кивнул:

– Мне приходится выезжать, чтобы их найти. Из-за нашей истории мы приняли обет не только молчания, но и невидимости. Обязательство сохранить существование нашего монастыря…

Он поискал подходящее слово. Ему явно нечасто приходилось объясняться по такому поводу. А может быть, вообще никогда.

– …в тайне? – закончил за него Гамаш.

Настоятель улыбнулся:

– Я хотел избежать слов «в тайне», но, пожалуй, они довольно точные. На протяжении многих веков гильбертинцы вели счастливую однообразную жизнь в Англии. Но с приходом Реформации власти закрыли все монастыри. Тогда-то и начался наш упадок. Мы собрали, что могли унести, и исчезли из виду. Нашли себе уединенное место во Франции и построили там новый монастырь. Потом мы попали под пристальное око инквизиции. Святой отдел расследований еретической греховности истолковал наше стремление к уединению как подготовку заговора и сурово нас осудил.

– А сурового суда инквизиции даже врагу не пожелаешь, – сказал Гамаш.

– Врагу не пожелаешь никакого суда инквизиции. Спросите у вальденсов[42].

– У кого?

– Вот именно. Они жили неподалеку от нас во Франции, на расстоянии нескольких долин. Мы видели дым, вдыхали его. Слышали крики.

Отец Филипп помолчал, опустил глаза на руки, сцепленные на коленях. Гамаш вдруг понял: настоятель говорит так, будто видел все своими глазами. Будто вдыхал дым костров, на которых горели его братья монахи.

– И тогда мы снова собрались в дорогу, – сказал настоятель.

– Стали еще незаметнее.

Настоятель кивнул:

– Исчезли с глаз долой. Перебрались в Новый Свет в числе первых переселенцев. Вместе с первопроходцами шли иезуиты, они обращали в христианскую веру индейцев.

– А что делали гильбертинцы?

– А мы пробирались на север. – Настоятель помолчал. – Когда я говорю, что мы приехали в числе первых переселенцев, я хочу подчеркнуть, что мы приехали именно как переселенцы. Не как монахи. Мы спрятали наши мантии. Не афишировали свой духовный сан.

– Почему?

– Потому что боялись.

– Этим и объясняются мощные стены, потайные комнаты и запертые двери? – спросил Гамаш.

– Значит, вы уже обратили внимание? – с улыбкой сказал настоятель.

– У меня наметанный глаз, отец Филипп, – ответил Гамаш. – Я ничего не пропускаю.

Настоятель тихо рассмеялся. Этим утром он, как и песнопения, казался более жизнерадостным. Не таким удрученным, как вчера.

– Мы кажемся орденом опасливых.

– Я обратил внимание, что у святого Гильберта нет специализации, – сказал Гамаш. – Не стать ли ему святым покровителем испуганных?

– Ему бы это подошло. Я сообщу святому отцу в Рим, – пошутил настоятель.

Старший инспектор оценил шутку, но заподозрил, что отец Филипп не хочет иметь никаких дел с епископами, архиепископами и папами.

Больше всего гильбертинцы хотели, чтобы их оставили в покое.

Отец Филипп снова положил руку на подлокотник и вдруг нащупал дыру в ткани. Эта новость его не порадовала.

– Мы привыкли сами решать свои проблемы, – сказал он, глядя на Гамаша. – От ремонта крыши до вышедшего из строя отопления, от переломов до рака. Все монахи, живущие здесь, когда-нибудь здесь же и упокоятся. Мы всё предоставляем Господу. От дырок в ткани до урожая, до того, как и когда нам умереть.

– И то, что случилось в вашем саду, тоже дело рук Господа?

Настоятель покачал головой:

– Именно поэтому я и решил вызвать вас. Божью волю мы принимаем, какой бы суровой она иногда ни казалась. Но здесь мы столкнулись с чем-то иным. С волей человека. И нам потребовалась помощь.

– Не все из братии согласны с этим.

– Вы намекаете на выступление брата Антуана вчера за обедом?

– Да. И у него явно есть сторонники.

– Нет. – Настоятель снова покачал головой. – За два с лишним десятилетия я понял, что не все соглашаются с моими решениями. Но я никогда не беспокоюсь из-за этого.

– А что вас беспокоит, отец настоятель?

– Меня беспокоит определение различия.

– Что вы имеете в виду?

– Различия между Божьей волей и моей. А в настоящий момент меня беспокоит вопрос, кто убил Матье и почему. – Он помолчал, теребя дыру в материи. Увеличивая ее размеры. – И то, как я мог не заметить надвигающейся трагедии.

Брат Симон вернулся со свитком и развернул его на низком сосновом столике перед Гамашем и настоятелем.

– Merci, Simon, – сказал настоятель и склонился над свитком.

Брат Симон хотел было уйти, но Гамаш остановил его:

– Прошу прощения, но у меня еще одна просьба. Мне бы очень пригодилось расписание служб, трапез и всего остального, о чем мы должны знать.

– Литургия часов, – сказал настоятель. – Симон, будь добр.

Никакой доброты от Симона ждать не приходилось, а вот распоряжения настоятеля он выполнял с готовностью. Явный сторонник отца Филиппа.

Симон вышел, и настоятель с Гамашем склонились над планом.

– И что же, вы проводите здесь весь день? – спросил Бовуар, прислонившись к дверному косяку.

– Весь день, день за днем.

– Чем же вы занимаетесь?

Даже для ушей самого Бовуара его вопрос прозвучал как банальная попытка познакомиться в захудалом баре: «Часто здесь бываешь, красотка?» Теперь ему нужно спросить у монаха, какой у того знак зодиака.

Бовуар был Раком, что его всегда раздражало. Он хотел быть Скорпионом или Львом. Или хотя бы этим, рогатым. Чем угодно, только не крабообразным, представленным в гороскопах как существо заботливое, домовитое и чувствительное.

Долбаные гороскопы.

– Читаю вот.

Брат Люк на дюйм приподнял с колен огромную книгу и снова ее опустил.

– И что читаете?

Брат Люк посмотрел на него подозрительно, словно пытаясь понять мотивы человека, с которым познакомился в душевой этим утром. Бовуар не мог не признать, что он и сам относится к себе с подозрением.

– Это книга григорианских песнопений. Я ее изучаю. Заучиваю мои партии.

Идеальное начало положено.

– Вы сказали сегодня утром, что приор собирался сделать вас солистом на следующих записях. Заменить вами брата Антуана. Брат Антуан в курсе?