Станцуем, красивая? (Один день Анны Денисовны) - Алексей Тарновицкий

На практике же, как и в случаях «Аметиста», «Бытовухи», овощебазы, народной дружины и прочего всего, дело обстоит совершенно иначе. На поле работников отдела победившего коммунизма доставляет боевой автокентавр Пазолай. Потирая свежеушибленные места, десантники спрыгивают на торф, где их уже с нетерпением поджидает знакомый тракторист, тезка шофера Николая. За глаза, по аналогии с коллегой и просто чтобы лучше различать, его зовут Трактолаем:

— Это который же Николай? Который Пазолай?

— Нет, который Трактолай.

Нетерпение Трактолая объясняется отнюдь не желанием влезть в трактор и бороздить необъятные просторы родных полей. Трактор, лава и борозда относятся к предполагаемой составляющей работы. Главным же с точки зрения Трактолая является острая необходимость сначала опохмелиться, а затем уже… — нет, не влезть в трактор, вы, возможно, подумали. Сначала опохмелиться, а затем уже пить с чистой душой и открытым сердцем.

— Ну что, Николай, — говорит Шпрыгин, вразвалочку подойдя к трактористу, томящемуся в ожидании главной работы. — Прокатимся разок по полю или сразу перейдем к делу?

— Какое прокатимся, паря, — отвечает Трактолай, едва преодолевая озноб. — Какое прокатимся… давай, доставай…

— А что такое? — интересуется Робертино, освещая поле невинной улыбкой. — Нешто трактор сломался?

— Сломался, сломался, — поспешно соглашается Трактолай. — До обеда вряд ли починим.

— Надо же, сломался… — продолжает выкобениваться горожанин. — Даже не заводится? Небось, трансмиссия в транс вошла?

— Доставай, сука! — ревет несчастный тракторист.

— Ладно, черт с тобой, — Робертино лезет в сумку, достает непочатую бутылку «Агдама» и ловко сшибает с нее козырек. — Только, чур, я первый…

Тем временем остальные десантники с удобствами располагаются на краю поля, где начинается лес и всегда можно отыскать более-менее травянистую полянку. Валерка Филатов немедленно приступает к сбору валежника; вот уже и костерок вспыхнул, побежал огонь по сухим ветвям, затрещал смоляными еловыми искрами.

Анька бросает на землю ватную телогрейку, ложится сверху и смотрит в небо. В этом, собственно, и заключается главная работа колхозного десанта, которую Анька выполняет с присущей ей добросовестностью. Небо над Тихвинским районом почти такое же, как в Ленинграде, только светлее и пахнет покоем. Покой здесь разлит всюду, торопиться решительно некуда. Нет рядом ни девяносто восьмого автобуса, ни проходной, ни магазинов с очередями, ни семьи, куда ты обязана кровь из носу принести в клювике ежедневного червячка, чтобы было что заморить. Здесь не ждут от тебя ровным счетом ничего, и ты никому ничем не обязана. Хочешь — закрой глаза и спи. Проснулась — и вновь перед тобой небо, твое законное рабочее место.

Это тоже свобода, хотя и иная, совсем не похожая на нервную, щекочущую, манящую свободу мира магистральных путей, скорых поездов и попутных вокзалов. Она не требует от тебя выбора, не заставляет принимать решение на каждой стрелке, здесь нет подножек, с которых можно было бы соскочить, а значит, нет и сомнений. И станция тут всего одна, она же конечная. Вот только то же самое можно сказать и про кладбище.

В двенадцать Пазолай привозит в термосах обед: щи и макароны с тушенкой. Отдельно — гостинец для коллеги Трактолая, который на пару с Робертом Шпрыгиным продолжает ремонтировать впавшую в транс трансмиссию. Десантники берутся за ложки, дабы восстановить силы после тяжкой работы; аппетит у них зверский, как и положено после дня, проведенного на свежем воздухе. Затем все располагаются вокруг костра и продолжают трудиться на благо сельского хозяйства — кто на боку, кто на спине, кто с присвистом, а кто и с храпом. В половине четвертого их будит сигнал подъехавшего Пазолая: пора домой. А ведь и в самом деле вечереет, — удивляется Анька. В наблюдении за небесами время летит незаметно. Усталый десант грузится в закусивший удила автобус и покрепче ухватывается за поручни, ведь Пазолай к этому времени уже пьян так, что всерьез воображает себя вертолетом.

Отпрыгав свое на недлинном обратном пути, автобус останавливается возле большого дома, где некогда помещалась сельская больница — теперь там база городских помощников. Водитель Николай некоторое время сидит в пустой машине, опустив голову на руль. Он знает, что, подобно разделившемуся дому, не сможет устоять, если оторвется от своей механической половины. Так оно и происходит: едва выйдя из кабины, бедняга падает. Он еще в состоянии вести автобус, но ходить уже точно не в силах. Сердобольный Валерка поднимает бесчувственного Пазолая на плечи и влачит его в койку, отсыпаться до завтрашнего утра.

До наступления темноты еще два-три часа, и это время грех не использовать для работы на себя. Любопытно, что этот вид труда, в отличие от всех вышеупомянутых, характеризуется полным совпадением предполагаемого и главного. Женщины хватаются за корзины и бегут в близлежащий лес. Ночью был дождь, и наверняка по этому поводу повылезали принимать душ зеленоватые грузди, опята и подосиновики.

Чемпионка мира по заготовкам — это, конечно, Машка Минина. Она не уезжает из колхоза без трех-четырех ведер соленых и маринованных грибов, наволочки сушеных белых и большой корзины клюквы. Эта впечатляющая добыча достигается как ежевечерними вылазками в соседний лесок, так и более дальними походами по заповедным местам, которые предпринимаются с утра по выходным. В принципе, Машка предпочла бы единолично подчищать свои лесные угодья, однако она побаивается ходить так далеко в одиночку. Поэтому ей остается лишь смириться с тем, что часть добычи достается Нине Заевой и Аньке Соболевой, которых Машка берет с собой.

Но вот окончательно темнеет; десантники собираются на ужин. Затем в свободной от кроватей комнате устраиваются танцы. Когда-то здесь помещалась операционная, и не одна пара ног отбивала чечетку на операционном столе под ножом сельского эскулапа. Прошли те времена, но и теперь еще есть кому сбацать чечетку, и тоже на столе: некогда занимавшаяся балетом миниатюрная Ирочка Локшина делает это так, что дух захватывает. Есть в отделе победившего коммунизма и свои мастера твиста, рок-н-ролла и танго, а также просто любители обняться и потоптаться в потемках. Эти десантники понимают термин «полный контакт» в ином смысле, чем обычные бойцы спецназа. Рядом с домом на сбегающем к речке лугу стоят несколько шалашей; часам к одиннадцати все они обычно заняты. А назавтра новый день, подъем в семь утра, похмельный Пазолай и похмельный Трактолай, ватник под боком и небо, небо, небо…

Так или примерно так проходят трудовые будни ленинградских горожан в колхозе «Знамя Ильича» Тихвинского района. Но бывают и исключения, когда нескольких десантников дергают на другие работы, например, на прополку. Понятно, что не каждый согласится променять беспечное небосозерцание на низменное ковыряние в грядках, поэтому добровольцы щедро вознаграждаются отгулами. Ну, а там, где отгулы, да еще и щедро, там всегда Анька Соболева в самых первых рядах. Там-то, на прополке, она и нашла своего Любимого.

Анька нашла своего Любимого под кустом. Он лежал там теленок теленком и, ни о чем не подозревая, мирно покусывал травинку. Рядом была воткнута в землю коса. Ни в тот момент, ни потом Анька так и не смогла понять, что именно заставило ее остановиться. Поди разберись с этим странным, невесть откуда берущимся чувством, которое вдруг говорит тебе: «Вот оно!» Этой подсказки приходится ждать, иногда очень подолгу, но после Евпатории Анька уже и не могла иначе. Возможно, есть всеядные люди, которые, даже попробовав настоящего, готовы в дальнейшем согласиться на суррогат, но Анька Соболева явно не принадлежала к их числу. Хотя и подсказка еще не гарантирует нужного развития событий: уж больно тонкая это штука — любовь.