Жесткий контакт - Михаил Зайцев

Видеокамеры под потолком, глаза судьи, передали на монитор жутковатую картинку. Опытный наставник молодых волчат и матерых волкодавов, надзиравший сегодня за игрой, с похвальной сноровкой потянулся к особому ряду тумблеров на пульте контроля. Щелчок тумблера, и в полуподвальчике спортзала Чеслав почувствовал, как противно пахнуло паленой кожей, как разжались крепкие зубы взбесившегося мальчишки, как затрясся в конвульсиях ЧИСТЫЙ...

...Однажды притормозившие специально для Алекса шестеренки машины времени, стараясь возместить прореху в мировой гармонии скоростей, закрутились быстрее обычного. И в этом уже не было ничего особенного, ничего экстраординарного. Каждый человек, хотя бы однажды, попадал в стремительный вихрь секунд. Даже песенка есть такая, жалостливая, про мгновения, свистящие у виска.

Опаленная электродами кожа на висках у Алекса сильно покраснела и вздулась волдырями. Происходящее вокруг Алекс воспринимал урывками. Общий ход, суть и смысл событий улавливал, но долго не мог (да и не хотел) сконцентрироваться на деталях. Будто наполовину спал, наполовину бодрствовал. Как и откуда в зале появились дневальный и внутренний патруль, Алекс не понял и не помнил вообще. Сообразил, что его взяли под руки, и, помогая себя транспортировать, вяло перебирал отяжелевшими ногами. Перед глазами замельтешили ступеньки, Алекса затошнило. Рвота случилась уже в помещении медпункта, здесь же Алексу смазали чем-то холодным виски, перебинтовали голову и сделали укол. Здесь же, в медпункте, Алекс с посторонней помощью оделся, а до того самостоятельно вымыл руки, ополоснул грудь и обтер ноги влажным, теплым полотенцем. И снова мельтешат ступеньки. По бокам дежурные из патруля, впереди спина дневального, а во рту солоновато-мятный привкус – в медпункте на прощание сунули Алексу таблетку под язык и строго велели «не глотать, а рассасывать».

Привкус мяты во рту, словно бодрящий зимний воздух, заморозил секунды-снежинки, пурга свистящих мгновений улеглась. Исчезла необходимость часто и сбивчиво перебирать ногами, закончились ступеньки, Алекс и сопровождающие поднялись на последний этаж, ступили на ковровую дорожку, что вела к дверям кабинета начальника училища, генерала Кондыбы, прозванного курсантами Грызли.

Возле дверей начальственного кабинета дневальный жестом остановил Алекса и патрульных.

– Как со здоровьем, Таможин? – спросил дневальный. – Сможешь разговаривать с Грызли?

– Ага, держи карман шире. Не будет он со мной разговаривать, отчислит к чертям собачьим, и ауфвидерзейн. Капут Алексу-третьекурснику. Далеко не уходите, мужики, скоро вас Грызли вызовет конвоировать меня в карцер.

– Не дрейфь, – подбодрил Алекса дневальный. – Авось обойдется. Чеслав в медпункт не обращался, я специально уточнял, пока тебе котелок бинтовали.

– Зер шлехт, я-то надеялся, что успел собаку-Чеслава порвать, ан нет... Аллес капут, мужики. Графу, дружку закадычному, привет передайте, я-то его вряд ли уже увижу. – Алекс вздохнул, взялся за медную дверную ручку. – Ауфвидерзейн, мужики, пошел я...

Алекс резко распахнул дверь, перешагнул через порог, дождался, пока дверная панель за его спиной захлопнется, и доложил:

– Господин генерал, курсант Таможин по вашему приказанию прибыл... То есть – доставлен под конвоем!

– Вольно, Таможин, – не глядя на Александра, распорядился генерал.

Кондыба сидел за старинным письменным двухтумбовым столом. Стол стоял прямо напротив дверей в кабинет. Справа от стола, у стены, кожаный диван. Слева, у окна, обтянутое кожей кресло. Все в кабинете у генерала устроено в классическом канцелярском стиле эпохи развитого социализма. И портрет Главнокомандующего, писанный маслом, висит за спиной у генерала, и грамоты развешены по стенам, и знамя училища пылится в углу, цепляясь плюшем за шелк занавесок.

Облокотившись на затянутую зеленым биллиардным сукном столешницу, генерал Кондыба что-то не спеша писал, царапая по листку бумаги формата А4 антикварной поршневой ручкой. Все училище мучилось вопросом, где достает генерал чернила для ручки-самописки и почему категорически не признает компьютерное письмо. Лопушки-первокурсники, помнится, спросили у генерала про ручку и компьютер. И вместо ответа получили энное количество внеочередных нарядов.

– Сидай на диванчик, Таможин. Сейчас я закончу и поговорим.

– Слушаюсь.

Таможин, как положено, всем корпусом повернулся к дивану и глазам своим не поверил – на коричневом, потертом диванчике, неестественно выпрямив спину, на самом краешке сидел Граф.

Алекс присел рядом с приятелем. Вплотную. Нога к ноге, плечо к плечу. Переглянулись. Одними глазами, не поворачивая голов. Граф чуть заметно пожал плечами, Алекс чуть слышно вздохнул.

– Пока я дописываю приказ, Александр Алексаныч, будьте любезны, напомните старику, на когда я вас с Евграфом Игоревичем вызывал, – по-прежнему сосредоточенно выводя чернильные буквы на бумаге, то ли попросил, то ли приказал Кондыба.

– К пятнадцати ноль-ноль. – Алекс вскочил с дивана.

– К трем часам, а сейчас... – Генерал взглянул на старинный будильник, что стоял посередине зеленой столешницы, – ...сейчас пятнадцать минут четвертого. Садитесь, Таможин, садитесь. Беседуем сидя. Потрудитесь объяснить, курсант Таможин, причину лично вашего опоздания.

«Издевается он, что ли?..» – подумал Алекс и промолчал.

– Молчите, Таможин? – Кондыба поставил жирную чернильную точку, промокнул исписанную бумажку антикварным пресс-папье, отодвинул документ на угол стола. Авторучку Кондыба любовно осмотрел и, аккуратно закрыв колпачок, убрал во внутренний карман кителя. – Молчишь, Таможин, – кивнул генерал и наконец-то сподобился одарить Алекса прямым, тяжелым и пристальным взглядом. – Сынок, а ты не допускаешь мысли, что это я попросил Чеслава прикинуться злым кретином и назвать тебя ЧИСТЫМ?

– Зачем?.. – совсем по-детски вскинул брови Таможин и сам не заметил, как опустились его напряженные плечи, разъехались в стороны плотно сжатые колени, поник гордо выпяченный подбородок.

– Затем, сынок, что за оградой училища каждый второй чудак, узрев твою голую грудь, будет тыкать пальцем и орать: ЧИСТЫЙ! ЧИСТЫЙ! Я хотел посмотреть, как ты станешь реагировать. Посмотрел...

– Господин генерал, Чеслав назвал меня «неполноценным уродом»...

– Так ведь и за оградой тебя, сынок, некоторые станут обзывать уродом. А другие будут тебе почтительно кланяться. Не исключен вариант, когда один и тот же кретин сначала, на людях, назовет тебя выродком, экспонатом кунсткамеры, а оставшись с тобою наедине, слезно попросит прощения и ручку с поклоном поцелует. Чистых не любят и чистых побаиваются, и бывает...

– Господин генерал! – Алекс соскочил с дивана. – Я подавал рапорт, я писал...

– Сядь, сядь, сынок, отдохни. Читал я твои рапорты. В твоем личном деле целый ворох рапортов и служебных записок по одному и тому же поводу. Скажи-ка лучше, сынок, сам ты как думаешь, отчего тебя решено оставить ЧИСТЫМ?.. Но сначала сядь. Садись, сынок.