Княгиня Ольга. Зимний престол - Елизавета Дворецкая

– Но если ты меня, княгиню киевскую, считаешь своей пленницей, получить уверения в дружбе от моего брата будет уж никак нельзя, – улыбнулась она. – И тогда вам придется думать не о том, где нахожусь я, а о том, сколько дружины у каждого из вас…

Ее слова упали в тишину, как льдинки в стоячую воду, и все затихло. Гриди и бояре переглядывались; на лицах отражались потрясение и тревога. Эльга очень ясно сказала: попытки Ингвара приневолить ее приведут к войне с Хельги, а насколько тот сейчас превосходит его военной силой, Ингвар знал и сам. Как знала и его дружина.

– Ты мне войной грозишь? – Ингвар подался вперед. Он был из тех людей, кого даже весомыми угрозами можно скорее раззадорить, чем напугать. – Пусть попробует! Ваш уб… твой бойкий братец не пойдет на Киев с мечом, когда узнает, что у меня в руках две его сестры и их дети!

Эльга выпрямилась, сложив руки на коленях, светлая и величественная, будто береза на вершине горы.

– Киев – наследие мое и моего рода. Ты, я вижу, задумал воевать за чужую власть, сидя в чужой земле и взяв меня в заложницы. Храбрости тебе не занимать, но достанет ли удачи? Не так давно ты испытал ее. Пусть все эти мужи, – она слегка обвела рукой гридницу, напряженно на нее смотревшую, – скажут, велика ли твоя удача оказалась. С такой малой мерой человеку следует за счастье счесть, если он удержит собственное наследие. Посягать на чужое – весьма неразумно. А мой брат Хельги, хоть и остался в глубине чужой земли с малой частью войска, и выжил, и одержал победы над греками, и взял хорошую добычу, и вернулся на Русь!

Произнося эти слова, Эльга повернула поднятую руку, и всем стал виден золотой браслет. Жемчужины окаймляли узорный эмалевый щиток. Это сокровище, равное годовым податям с нескольких хороших волостей, ей передал Синай – вынул из-за пазухи, обернутый в простой льняной лоскут. В золоте заключена сама удача, как в огне заключены свет и тепло: Хельги прислал сестре лишь малую часть своих сокровищ, но в этом было доказательство его огромной удачи.

– Сдается мне, мой брат унаследовал немалую часть удачи нашего стрыя Олега. Ты же получил ее через брак со мной, но сам решил от нее отказаться. На что ты теперь рассчитываешь – что твоя смерть войдет в предания? Такова теперь твоя цель? И молодая жена, – Эльга бросила на Огняну-Марию холодный и пренебрежительный взгляд, – уж конечно, пожелает разделить твою посмертную участь. Это очень украсит «Песнь об Ингваре».

Слушавших ее пробирала нешуточная дрожь. Сейчас княгиня походила на богиню судьбы – суденицу либо норну, – и эта не сложенная еще песнь у каждого проходила перед внутренним взором цепью блестящих, кровавых, потрясающих душу видений. Княгиня предрекала судьбу, а тем самым создавала ее, как те вещие жены и валькирии в старинных преданиях. Казалось, это все уже случилось или неизбежно случится вот-вот.

– Для такой красоты кощунника не сыскать, а Гордезорович еще из греков не воротился, – прозвучал в гриднице спокойный мужской голос.

Со всех будто чары спали; пронесся над скамьями шумный общий вздох. Эльга и Ингвар разом повернулись к Свенельду. Своими глазами цвета желудя он смотрел на них из-под косматых бровей – не без одобрения и чуть-чуть насмешливо.

– Мечи у нас в ножнах не ржавеют, их достать всегда успеем, – почти шутливо продолжал он, и этот уверенный голос был как струя свежего воздуха среди духоты. – Но вы, княже, с Хельги Красным как-никак родичи, и чем воевать, надо сперва поговорить. Дозволь ему в Киев войти без дружины. И княгиня с братом повидается, и в городе беспокойства не будет.

Эльга раскрыла глаза, пытаясь побыстрее осмыслить опасности и выгоды этого предложения.

– Его отроки нам в Витичеве нужны, – продолжал Свенельд. – Ты, княгиня, права, что тысячи воев у нас в Киеве нет. И нет ни в Витичеве, ни в Вышгороде. Что есть – не дружина, а мышкины слезки. Если придет какая беда – то снизу по Днепру. Пусть люди Хельги остаются там. А сам он приедет сюда, и князь с ним переговорит. При тебе и вашем сыне. Чтобы ни Олегову роду, ни князю ни земле Русской обиды не было.

– Пусть так, – кивнул Ингвар, уже знавший об этом замысле своего кормильца.

– Хорошо, – лишь чуть-чуть помедлив, ответила Эльга. – Никто не сочтет незаконным, если я от имени моего брата попрошу дать ему заложников твоих мирных намерений?

– А он даст заложников мне? – Ингвар с недоверием поднял брови.

– Зачем? – Эльга выразительно глянула на него, будто он упускает из виду самое очевидное. – Как ты сам сейчас сказал, у тебя в руках две сестры Хельги и все их дети!

* * *

Двинуться от Протолчи дальше войско могло не ранее чем через три дня. Требовалось принести жертвы, подправить суда, а люди нуждались в отдыхе перед проходом через пороги. У богатых ясов купили быков и овец, лучшего быка закололи в круге священных камней перед огромным дубом, устроили пир. Вместо опостылевшей рыбы для войска варили баранью похлебку в сотнях больших котлов, клубы дыма и запах мяса осенний ветер уносил в степь. Мистина и большая часть бояр жили эти дни в Протолче, в гостях у местных старейшин. В последний вечер Мистина, как и Туган с семейством, уже ложился спать, когда в дверь постучали. Из телохранителей двое жили при воеводе; Ратияр выглянул и вскоре вернулся.

– Свенельдич! Боярин Земята отрока прислал.

Земислав в эту ночь был старшим над дозорами и потому ночевал в войсковом стане. Мгновенно оказавшись на ногах, Мистина прошел к двери; шаг у него был мягкий, почти кошачий, но при этом каждое движение было исполнено силы, что придавало ему сходство со зверем-пардом.

– Что там? – Выйдя наружу, Мистина взглянул на знакомого ему отрока из ближней дружины Земислава.

– Боярин прислал. Паробки в степи мерцание видели, такое, – отрок покрутил в воздухе ладонью. – С одной стороны и с другой.

– Давно?

– Да вот сейчас.

– Свенельдич! – из темноты у ворот выскочил Жарава, оружник собственной воеводской дружины. – Степь гудит не шутя!

Мистин быстро оглянулся и приказал:

– Одеваться!

Отрок-оружничий вскочил: воевода был одет, но отрок имел в виду клибанион, шлем и прочее.

Вдоль всей черты рогаток, защищавших стан со стороны степи, размещались дозорные: сидя в темноте, спиной к отдаленным кострам, они зорко вглядывались в черноту и выискивали признаки опасности. Все знали, что печенеги, готовясь к нападению, издалека подают друг другу знаки, вращая в воздухе подожженную тряпку или факел. Зная, какую зависть даже у «своих» степняков должна возбуждать греческая добыча русов, Мистина приказал поднимать тревогу при малейшем подозрении на опасность. Днем большие печенежские отряды не смогли бы тайком подойти близко – их выдали бы тучи пыли, вздымаемой их верховыми и заводными конями. А ночью дозорные, лежа слушавшие землю, не раз уже различали стук копыт. Но нынешней ночью земля задрожала так, что не оставалось сомнений – скачут тысячи.

Даже на острове Мистина уже слышал этот грохот и сам. Шум накатывал с северо-запада, из полной темноты. Ночь выдалась безлунная, но степняки и их кони не нуждались в свете, чтобы мчаться на врага. Кочевая жизнь среди просторов, вечно под открытым небом, обостряла их зрение, слух, а еще умение находить путь по запахам и ощущением ветра до немыслимых пределов. Сейчас направление им указывали костры на берегу, возле русских лодий с греческой добычей.