Девочка, которая пила лунный свет - Келли Барнхилл

И листы бумаги заговорили по очереди.

Магия, говорили они, интереснейшая наука, которая стоит того, чтобы ее изучать.

Магия – это знание.

Луна узнала, что некогда племя волшебников, ведьм, поэтов и ученых – всех тех, кто посвятил свою жизнь сохранению, приумножению и пониманию магии, – создало место для своих трудов. Так в самой чаще леса появился древний замок с невероятно древней башней.

Луна узнала, что некогда один из ученых – высокая женщина, которая обладала немалой силой (и пользовалась приемами, которые нередко заставляли окружающих с сомнением поднимать брови), – нашла в лесу брошенного ребенка. Это была девочка, совсем маленькая, больная, вся в синяках. Ее родители умерли – так сказала та женщина, а зачем бы она стала лгать? Девочка буквально излучала печаль. Ученые решили наполнить дитя магией до краев. Пусть магия проникнет ей в кожу и в кости, в кровь и даже в волосы. Ученым было интересно – получится ли у них? Взрослый человек может лишь пользоваться магией, однако, как гласила их теория, ребенка можно превратить в саму магию. Однако так никто еще не делал, таких детей никто не видел – по крайней мере, никто из ученых. Никто еще не описал весь процесс и не сделал выводы из своих наблюдений. В распоряжении ученых были только слухи. Ученые жаждали знаний, хотя некоторые из них возражали против эксперимента, говоря, что ребенок может погибнуть. Другие же отвечали им, что, если бы девочку не нашли в лесу, она все равно погибла бы. Так какая разница?

Но девочка не погибла. Магия проникла в каждую клеточку ее существа и принялась расти. Она росла, росла и росла. Чтобы ощутить эту магию, достаточно было прикоснуться к ребенку. Магия звенела у нее под кожей. Магия пропитывала ткани ее тела. Магия помещалась в пустом пространстве между атомами и звенела в унисон с каждой самой крошечной частицей материи. Магия девочки была частицей, волной, движением. Вероятностью и возможностью. Она вилась, размыкалась и обретала новые формы сама по себе. Она заполнила девочку целиком.

Но один из ученых – пожилой чародей по имени Зосимос – с самого начала был категорически против эксперимента, а затем еще тверже выступил против продолжения работы. Его самого в детстве наполнили магией, и он знал, чем это грозит – выплесками магической силы, спутанностью мыслей, невыносимо долгой жизнью. Он слышал, как девочка плачет по ночам, и знал, что иные могут сотворить с ее печалью. Он знал, что не все обитатели замка были чисты и добры.

И он положил этому конец.

Он объявил себя опекуном девочки и связал свою судьбу с ее судьбой. Конечно, за это ему пришлось заплатить.

Зосимос предупреждал других ученых о кознях, которые плела их коллега, Пожирательница Печали. С каждым днем ее сила росла. С каждым днем ее влияние усиливалось. Старого Зосимоса никто не хотел слушать. Когда старик записал ее имя, рука его дрожала от страха.

(Читая эту историю, Луна тоже вздрогнула. Вокруг высились горы бумаг.)

Девочка росла, и сила ее росла вместе с ней. Как все дети, она бывала порывиста, а иногда и эгоистична. Она не замечала, что старый чародей, который ее так любил, – милый старый Зосимос – начал стареть. Дряхлеть. Слабеть. Этого никто не замечал. А потом было уже поздно.

– Мы надеемся на одно, – шептали бумаги на ухо Луне. – Пусть к следующей встрече с Пожирательницей Печали наша девочка подрастет, окрепнет и наберется уверенности в себе. Мы можем лишь надеяться. Пусть наши жертвы не пропадут напрасно, пусть она поймет, что надо делать.

– Но как ее зовут? – спросила тогда Луна. – Как зовут эту девочку? Может быть, я ее предупрежу?

– Ах, – прошелестели, подрагивая, бумаги, – разве мы тебе не сказали? Ее зовут Сян.

Сян сидела у камина и крутила фартук так и сяк, пока он не оказался весь в узлах.

Что-то носилось в воздухе. Она это чувствовала. И под землей тоже было неладно – гудение, рокот, какая-то злоба. Это она тоже чувствовала.

Болела спина. Болели руки. Колени, бедра, локти, щиколотки, каждая косточка в иссохшем теле – все болело и болело без конца. Шестеренки жизни Луны продолжали крутиться, но по мере того как каждый новый щелчок, каждый новый поворот, каждая секунда приближали тот миг, когда стрелки покажут ровно тринадцать, Сян ощущала, как сама она становится все тоньше, блекнет и съеживается. Она чувствовала себя тонкой и хрупкой, словно бумажный лист.

«Бумага, – подумала она. – Вся-то жизнь у меня была бумажная. Бумажные птицы. Бумажные карты. Бумажные книги. Бумажные тетради. Бумажные слова и бумажные мысли. Все выцветает, съеживается, трескается и распадается на части». Она вспоминала, как Зосимос – милый Зосимос! Каким близким он теперь ей казался! – расставив по краям стола шесть ярких свечей, наклонялся над стопкой бумаг и переносил свои знания на шершавый белый лист.

«Моя жизнь записана на бумаге и на бумаге сохранена. Те проклятые ученые только и делали, что строчили свои заметки, выдумки и наблюдения. Если бы я умерла, они сделали бы запись о моей смерти, но не проронили бы ни слезинки. А теперь есть Луна, и она такая же, какой была я. А я цепляюсь за одно-единственное слово, которое все могло бы объяснить, но девочке его ни прочесть, ни понять».

Это было несправедливо. То, что сделали с Сян в замке все эти люди, было несправедливо. То, что сделала с Луной Сян, – несправедливо. То, что творили с собственными детьми жители Протектората, – несправедливо. Несправедливо, и все тут.

Сян привстала и выглянула в окно. Луна не возвращалась. Быть может, оно и к лучшему. Надо будет оставить ей записку. Есть вещи, которые проще доверить бумаге.

Отправляясь за ребенком в Протекторат, Сян обычно выходила позже. Но после того, что случилось в прошлый раз, она боялась опоздать. И боялась, что ее увидят. Превращаться в зверя или птицу ей было тяжело, поэтому пришлось смириться с мыслью о том, что, возможно, она не сумеет вернуть собственное тело. И что тогда?

Сян застегнула дорожный плащ, сунула ноги в пару тяжелых башмаков и уложила в сумку бутылочки с молоком, тряпицы для малыша и еду для себя. Ведьма шепнула заклинание, которое должно было уберечь молоко и не дать ему скиснуть, и постаралась не думать о том, сколько сил отняло у нее это незамысловатое колдовство.

– Птица, птица, – бормотала она себе под нос. – Какую бы выбрать?

Превратиться в ворона, в хитроумного ворона? Или в неукротимого орла? В альбатроса, который умеет парить, не прилагая усилий, – тоже неплохо, вот только здесь не водные просторы, так сможет ли птица взлететь и приземлиться на сушу? В конце концов ведьма решила стать ласточкой – пусть маленькой и хрупкой, но стремительной и зоркой птичкой. К тому же в пути придется отдыхать, а маленькой неприметной ласточке нетрудно стать невидимой для хищников.

Сян закрыла глаза, покрепче уперлась ногами в землю и почувствовала, как по хрупким старческим костям заструилась магия. Ведьма ощутила себя легкой, маленькой, быстрой. Блестящие глазки, ловкие маленькие лапки, острый клювик. Ее невыносимо, до смерти потянуло в небо, и, встряхнув крыльями и издав высокий печальный крик одиночества – где же Луна? – ласточка вспорхнула в воздух и стрелой пронеслась над верхушками деревьев.