Синий лабиринт - Линкольн Чайлд

Через секунду Пендергаст появился в комнате наблюдения за допросом и раздраженным жестом стряхнул пылинку с пиджака.

– Что ж, Винсент, я не вижу смысла и дальше оставаться здесь, – сказал он. – Боюсь, что наш друг… как там говорится? С прибамбасом?

– С прибабахом.

– Спасибо. – Он обратился к Шпандау: – Еще раз благодарю вас, мистер Шпандау, за вашу неоценимую помощь. Прошу вас, дайте мне знать, если у него наступит просветление.

Шпандау пожал протянутую руку.

Когда они вышли из тюрьмы, Пендергаст достал сотовый и начал набирать номер.

– Я опасался, что нам придется лететь в Нью-Йорк ночным рейсом, – сказал он. – Но наш друг оказался таким необщительным, что мы можем успеть и на более ранний рейс. Если вы не возражаете, я проверю. Теперь мы ничего от него не добьемся… И боюсь, что не только теперь, но и никогда.

Д’Агоста глубоко вздохнул:

– Может, объясните мне, что там происходило?

– О чем это вы?

– О ваших странных вопросах. Про цветы, про лилии. Откуда вы знали, что он именно так прореагирует?

Пендергаст перестал набирать номер и опустил телефон:

– Это была догадка, не лишенная оснований.

– Да, но откуда она у вас взялась?

Пендергаст ответил не сразу, и голос его прозвучал очень тихо:

– Все дело в том, мой дорогой Винсент, что наш заключенный – не единственный, кто в последнее время начал чувствовать запахи цветов.

Пендергаст вошел в музыкальную комнату в особняке на Риверсайд-драйв так неожиданно, что Констанс, вздрогнув, оборвала игру на клавесине. Под ее пристальным взглядом он направился к столику, положил на него большую стопку бумаг, достал пузатый бокал, налил себе большую порцию абсента, сверху на бокал поместил ложку с отверстиями наподобие шумовки, положил в нее кубик сахара, полил его охлажденной водой из графина, потом прихватил бумаги и пошел к кожаному креслу.

– Не прекращай играть из-за меня, – сказал он.

Констанс, пораженная его немногословием, вернулась к сонате Скарлатти. Хотя она видела Пендергаста лишь краем глаза, у нее возникло ощущение, что случилось что-то нехорошее. Он наспех глотнул абсента, со звоном поставил бокал, затем сделал еще один большой глоток. Одна его нога не в такт музыке постукивала по персидскому ковру. Он пролистал бумаги – кажется, это был пестрый набор каких-то старых научных трактатов, медицинских журналов и новых распечаток – и отложил их в сторону. После того как он отхлебнул абсента в третий раз, Констанс перестала играть (это была дьявольски трудная вещь, требовавшая абсолютной концентрации) и повернулась к нему:

– Как я понимаю, поездка в Индио принесла разочарование.

Пендергаст, разглядывавший одну из голограмм на стене, молча кивнул.

– Этот человек так ничего и не сказал?

– Напротив, он был очень разговорчив.

Констанс разгладила на себе юбку:

– И?..

– Нес чушь.

– Что именно он сказал?

– Я же говорю – чушь.

Констанс сложила руки на груди:

– Я бы хотела точно знать, что он сказал.

Пендергаст посмотрел на нее и прищурился:

– Ты сегодня очень настойчива.

Констанс молча ждала.

– Он говорил о цветах.

– Случайно, не о лилиях?

После паузы:

– Да. Как я уже не раз повторил, это была бессмысленная чушь.

Констанс опять погрузилась в молчание. Какое-то время никто не произносил ни слова. Пендергаст продолжал играть со своим бокалом, допил его, встал и снова взял со столика бутылку абсента.

– Алоизий, – заговорила Констанс, – возможно, он и нес чушь, но не бессмысленную.

Игнорируя ее, Пендергаст начал готовить второй бокал.

– Есть один вопрос, который мне нужно с тобой обсудить. Дело довольно деликатное.

– Конечно, прошу тебя, – сказал Пендергаст, наливая абсент в бокал и кладя сверху ложку с отверстиями. – Где этот чертов сахар? – пробормотал он себе под нос.

– Я изучала историю твоей семьи. Во время нашего разговора вчера в оружейной комнате всплыло имя доктора Эванса Паджетта. Тебе оно знакомо?

Пендергаст положил кубик в ложку и начал обливать его ледяной водой:

– Не люблю драм. Я с ними покончил.

– Жена доктора Паджетта отравилась эликсиром твоего прапрадеда. Человек в калифорнийской тюрьме страдает теми же симптомами, что и жена Паджетта и все остальные, кто принимал чудодейственное средство Езекии.

Пендергаст взял бокал с абсентом и сделал большой глоток.

– Человек, убивший сотрудника музея и напавший на тебя, похитил бедренную кость жены Паджетта. Зачем? Возможно, он работал на кого-то, кто пытался воссоздать эликсир. Наверняка в кости имеются остаточные вещества.

– Какая ерунда, – пробормотал Пендергаст.

– Боюсь, что нет. Я тщательно изучила этот эликсир. Все жертвы поначалу говорили о запахе лилий, это была изюминка, часть рекламной кампании. Когда человек начинал принимать эликсир, запах был преходящий, сопровождался ощущением благополучия и концентрации внимания. Со временем запах становился постоянным. Более тяжелым. Когда человек принимал дополнительные дозы эликсира, запах лилий начинал пропадать, словно цветы портились. Жертва становилась раздражительной, беспокойной, у нее нарушался сон. Ощущение благополучия сменялось тревогой и маниакальным поведением с периодами неожиданной апатии. В течение этого периода дополнительные дозы эликсира становились бесполезны, напротив, они лишь усугубляли страдания жертвы. У больного возникали приступы неуправляемой ярости, перемежаемые время от времени крайней вялостью. Потом начиналась боль – головная, суставная, человек уже не мог пошевелиться, не причиняя себе мучительных страданий. И… – Констанс помедлила. – И в конце приходила смерть, как благодать.

Слушая ее, Пендергаст поставил бокал и выпрямился. Начал ходить по комнате.

– Я прекрасно осознаю грех моего предка.

– Есть еще одно соображение: эликсир принимали в форме паров, а не в виде капель или таблеток. Его нужно было вдыхать.

Пендергаст сделал еще несколько кругов по комнате.

– Ты, конечно, понимаешь, к чему я клоню, – сказала Констанс.

Пендергаст пренебрежительно махнул рукой, отметая ее опасения.

– Алоизий, бога ради, тебя отравили этим эликсиром. Не просто отравили – доза, судя по всему, была чудовищной!

– Констанс, перестань кричать.

– Ты не начал ощущать запах лилий?