Исход - Леон Юрис

Тут Лия наконец взяла верх над палачами: свои золотые зубы она давно вырвала и обменяла на еду для детей.

Приближалась зима; немцы устраивали облавы все чаще.

Гетто перебралось в подвалы, захватив с собой все, что представляло собой хоть малейшую ценность. Подвалы постепенно расширяли, а некоторые, например подвал «Искупителей», превратили в укрепленные бункеры. Возникли десятки, сотни таких бункеров. Между ними прокладывались подземные ходы.

Облавы приносили немцам и их пособникам среди местного населения все меньший улов. Фашисты начинали злиться. Евреи столь удачно маскировали бункеры, что их очень трудно было обнаружить. Наконец комендант Варшавы самолично пожаловал в гетто, чтобы поговорить с председателем районного совета. Он сердито потребовал, чтобы совет помог немцам поскорее завершить программу «переселения» и выловить трусов, скрывающихся от «честного труда». Более трех лет совет находился между молотом и наковальней: с одной стороны, ему приходилось выполнять распоряжения немцев, с другой — он пытался спасать евреев. Когда же немцы потребовали прямого участия в геноциде, председатель совета покончил с собой.

В гетто снова пришла зима. Группе Мундека было поручено разработать план обороны части квартала щеточников. Дов проводил дни либо в вылазках, либо в бункере, подделывая бумаги и паспорта. Экспедиции позволяли ему раз или два в неделю неплохо поесть у Ванды. Он выводил теперь из гетто стариков и инвалидов, а на обратном пути приносил оружие и радиодетали.

Зимой 1943 года смертность в гетто достигла ужасающих размеров. Из полумиллиона евреев, загнанных в гетто, в живых осталось 50 тысяч.

Однажды в середине января Мундек и Ревекка отвели Дова в сторону. Ему предстояло в очередной раз отправиться к Ванде.

— Мы до того замотались последнее время, — начал Мундек, — что даже поговорить некогда.

— Дов, — сказала Ревекка, — мы тут переговорили кое о чем, пока ты был в Варшаве, и поставили вопрос на голосование. Было решено, что ты останешься на той стороне.

— Какое-нибудь задание? — спросил мальчик.

— Нет… ты не понял.

— А что такое?

— А то, — сказала Ревекка, — что мы решили отправить кое-кого из наших ребят в город насовсем.

Дов не понимал. Он знал, как «Искупители» нуждаются в нем. Ни один человек не знал подземные ходы, как он. Если готовится оборона, то, значит, курьер станет еще нужнее. Кроме того, он подделывает документы и паспорта, благодаря которым многим уже удалось выбраться из Польши. Дов вопросительно посмотрел на брата и сестру.

Ревекка сунула ему конверт.

— Здесь деньги и бумаги. Поживешь у Ванды, пока она найдет для тебя какую-нибудь христианскую семью, чтобы спрятаться.

— Ничего вы не голосовали. Это ты с Мундеком все выдумала. Я никуда не пойду.

— Пойдешь! Это приказ, — сказал Мундек.

— Какой такой приказ? — отмахнулся Дов.

— Мой приказ — как главы нашей семьи!

Все трое стояли в крошечной землянке в углу бункера. Было очень тихо.

— Это приказ, — повторил Мундек.

Ревекка обняла Дова и погладила по волосам.

— Ты вырос, Дов. Мы так и не успели тебя побаловать. Я всякий раз плакала, глядя, как ты спускаешься в канализацию, чтобы принести нам потом ворованную пищу. У тебя совсем не было детства.

— Вы тут ни при чем.

— Дов, — сказал Мундек, — пожалуйста, сделай нам с Ревеккой последнее одолжение. Мы не смогли ничего тебе дать. Так не мешай нам, когда мы пытаемся спасти твою жизнь.

— Мундек, Ревекка! Мне ничего не надо. Лишь бы остаться с вами!

— Пожалуйста… пожалуйста, пойми нас! Хоть один Ландау должен остаться в живых. Надо, чтобы ты жил за нас всех.

Дов взглянул на брата, которого боготворил. Глаза Мундека смотрели с мольбой.

— Я понял, — прошептал Дов. — Буду жить.

Мальчик сунул конверт в брезент, чтобы не намок, когда он будет лезть по канализационной трубе. Ревекка прижала его голову к груди.

— Встретимся в Эрец Исраэль! — сказала она.

— Да… в стране Израиля.

— Ты был хорошим бойцом, Дов, — сказал Мундек. — . Я горжусь тобой. Шалом, лхитраот.

— Шалом, лхитраот, — повторил Дов.

Дов Ландау встретил свой тринадцатый день рождения, пробираясь по сточным трубам Варшавы к Ванде. У него было так тяжело на душе, что, казалось, он этого не вынесет. При иных условиях и в ином мире это был бы его бармицвэ — праздник совершеннолетия.

18 января 1943

Спустя три дня после того, как ушел Дов, немцы, синерубашечники и литовские полицаи окружили гетто. Теперь, когда евреев стало меньше в десять раз, решено было форсировать «окончательное решение». Но карателей встретил град пуль, и они бежали, оставив немало трупов.

Новость распространилась по Варшаве с быстротой пожара!

Евреи восстали!

В эту ночь вся Варшава слушала подпольную радиостанцию, непрерывно передававшую воззвание:

«Братья поляки!

Сегодня мы нанесли удар по палачам! Призываем всех братьев, находящихся за пределами гетто, восстать и ударить по врагу.

Присоединяйтесь к нам!»

Подполье осталось глухим к этому воззванию. Однако на здании штаба восставших, расположенном на улице Мила, рядом с флагом со звездой Давида развевалось польское национальное знамя. Евреи варашавского гетто решили биться насмерть под тем знаменем, под которым им было отказано жить.

Самолюбие немцев было жестоко уязвлено. Конрад, начальник отдела гестапо по делам гетто, доложил Гансу Францу, генерал-губернатору Польши, что за два-три дня с бунтом будет покончено. Поляков, которым долго внушали, что евреи — трусы, уверяли теперь, что восстание — затея горстки безумцев и сексуальных маньяков, тех самых, которые насиловали польских девушек.

Командование объединившихся групп взяло власть в свои руки и сместило совет по управлению гетто. Быстро и беспощадно расправившись с теми, кто служил немцам, бойцы заняли круговую оборону.

Ганс Франк решил не поддаваться на удочку восставших и отказался от немедленного наступления на гетто. Немцы задумали свести на нет значение восстания и развернули пропагандистскую кампанию, требуя от обитателей гетто добровольной явки для дальнейшего «переселения» и обещая тем, кто согласится «работать честно», хорошее отношение.

Командование восставших оповестило жителей гетто, что каждый, кто согласится выплолнить требования немцев, будет немедленно расстрелян. «Переселений» больше не будет.

Две недели прошли спокойно. Затем карательные отряды вновь вступили в гетто. На этот раз они двигались в высшей степени осторожно. Защитники гетто, укрывшись на заранее подготовленных позициях, открывали огонь. Немцам опять пришлось отступить.