Глаз Голема - Джонатан Страуд

Работенка была не только скучная и утомительная (не говоря уже о том, какая она была мокрая), но ещё и изрядно нервная, поскольку наш неведомый противник был явно опасен. Некоторые из фолиотов, те, что понервознее, с самого начала принялись распускать слухи: дескать, наш враг — взбесившийся африт… Нет, хуже — марид! Он является, окутанный плащом тьмы, так, что его жертвы не видят надвигающейся гибели… Нет, он рушит стены своим дыханием![21]Он носит с собой могильный смрад, парализующий и людей, и нашего брата. Чтобы поднять их боевой дух, я попытался распустить слухи противоположного содержания: что это, мол, всего лишь мелкий бес с дурным нравом. Но, увы, слух не прижился: фолиоты и даже отдельные джинны по-прежнему летали по ночам с безумными глазами и дрожащими крыльями.

Единственным светлым моментом для меня лично было то, что среди прочих джиннов появилась не кто иная, как Квизл, моя старинная напарница со времен работы в Праге. Её только что сызнова поработил один из других волшебников того департамента, где работал Натаниэль, кислый сухарь по фамилии Ффукс. Однако Квизл, невзирая на его суровую власть, не утратила своей былой силы. И мы, по возможности, старались охотиться вместе.[22]

В первые две ночи ничего особенного не произошло, если не считать того, что двух фолиотов, прятавшихся под Лондонским мостом, унесло ветром. Однако на третью ночь, незадолго до полуночи, из западного крыла Национальной галереи послышался громкий треск. Первым на место происшествия поспел джинн по имени Зенон, а вскоре вслед за ним появился и я. Одновременно с этим прибыли в качестве сопровождения несколько магов, в том числе и мой хозяин. Они обнесли галерею плотными узами и послали нас в бой.

Зенон проявил незаурядную отвагу. Он без колебаний устремился прямо к источнику шума, и больше его никто никогда не видел. Я следовал за ним по пятам, но у меня так некстати подвернулась нога, а коридоры в галерее оказались такие запутанные, что я отстал, заблудился и опоздал в западное крыло, так что, когда я прибыл, вредитель уже исчез.

Мои извинения не смягчили сердца моего хозяина, и он бы непременно изобрел для меня какое-нибудь на редкость неприятное наказание, кабы я, на моё счастье, не знал его имени. А так он только поклялся заточить меня в железном кубе, если я ещё раз посмею не вступить в поединок с злодеем, когда тот явится. Я, как мог, старался его успокоить, подозревая, что он терзаем тревогой: волосы у него были растрепаны, манжеты обвисли, как тряпочки, и брюки-дудочки висели на нём мешком, как будто он внезапно отощал. Я указал ему на это — разумеется, сочувственно.

— Тебе надо больше кушать, — посоветовал я. — Ты так похудел! Тебе расти надо, а у тебя пока если что и растёт, то только волосы. Если не будешь следить за собой, так и до истощения недолго.

Он протёр красные от недосыпания глаза.

— Слушай, отвяжись ты от моих волос, а? Еда — это для тех, кому больше делать нечего, Бартимеус. А я живу взаймы, как и ты. Сумеешь уничтожить злодея — твоё счастье. Ну, а если не получится, по крайней мере попытайся разузнать хоть что-то о его природе. В противном случае, по всей вероятности, им займётся ночная полиция.

— Да ну? А мне-то что?

— Тогда мне конец, — сказал он совершенно серьёзно.

— Да ну? А мне-то что?

— А то, что прежде, чем я уйду, я таки заточу тебя в железный куб. Или даже не в железный, а в серебряный — это будет ещё мучительнее. А это непременно случится, если мне не удастся в ближайшее время добиться результатов.

Тут я прекратил спорить. Смысла не было. Парень изрядно переменился с тех пор, как я виделся с ним в последний раз, и переменился не в лучшую сторону. Наставница и карьера будто бы наложили на него злые чары: он сделался более жестким, жестоким и куда более холодным. И с чувством юмора у него сделалось ещё хуже, чем раньше — а это само по себе уже крупное достижение. Так что я буквально не мог дождаться, когда наконец истекут эти полтора месяца.

Но до тех пор меня ждали бдение, опасность и дождь.

С моего места под статуей мне были видны три из семи улиц. Вдоль всех улиц тянулись витрины навороченных магазинов, тёмные и призрачные, защищенные стальными решётками. В нишах над дверями светились чахлые лампочки, но дождь был сильнее света, и их свет распространялся недалеко. По мостовой катились потоки воды.

Внезапно на левой улице что-то шевельнулось. Кошачья голова повернулась в ту сторону. Что-то упало на подоконник окна на первом этаже. Некоторое время посидело там, чёрной кляксой во мраке, а потом одним пружинистым движением соскользнуло с подоконника и потекло по стене, змеясь по бороздкам между кирпичами, точно тонкая струйка горячей патоки. У подножия стены оно плюхнулось на мостовую, снова обернулось чёрной кляксой, отрастило ножки и пошлепало по мостовой в мою сторону.

Я внимательно наблюдал за происходящим, не шевельнувшись ни на дюйм.

Чёрная клякса выбралась на перекресток, перешла вброд несколько луж и вскочила на постамент. Только тут стало видно, что это на самом деле изящная спаниелька с огромными карими глазами. Спаниелька остановилась напротив кота, постояла, потом энергично отряхнулась.

Брызги полетели во все стороны, в том числе и прямо в морду коту.

— Ну, спасибочки, Квизл! — сказал я. — Должно быть, ты решила, что я ещё недостаточно мокрый.

Спаниелька виновато моргнула, склонила голову набок и гавкнула в знак извинения.

— И можешь не выпендриваться, — продолжал я. — Я не какой-нибудь остолоп-человек, который позволит ввести себя в заблуждение влажными глазами и охапкой мокрой шерсти. Не забывай, что я прекрасно вижу тебя на седьмом плане, со всеми потрохами.

— Ничего не могу с собой поделать, Бартимеус.

Спаниелька задрала заднюю лапу и непринужденно почесалась за ухом.

— Это все из-за подпольной работы. Конспирация становится для меня второй натурой. Это тебе ещё повезло, что ты кот, а не кролик.