Двойник Декстера - Джеффри Линдсей

В доме находится еще один человек. Так называемая Э. Его. бывшая жена.

Как быть с ней?

Она может увидеть нас и проболтаться. Но убрать Э. заодно со Свидетелем, отправив ее в бесконечную ночь, нельзя, это противоречит Кодексу Гарри, не соответствует разумному Злу по Заслугам, которое мы до сих пор причиняли и надеемся причинять и дальше. Гибель Э. — незаслуженна, неоправданна, неправильна, это неприятный побочный эффект, мы так не можем… но должны. Но нельзя же… Мы делаем глубокий вдох, чтобы расслабиться. Конечно, мы должны. Ничего другого не остается. Мы принесем Э. свои извинения и покончим с ней быстро. Мы обязаны. Только одно отступление от правил, преступное и достойное сожаления, но иного выхода нет.

Так мы и сделаем.

Мы внимательно смотрим на дом, желая убедиться, что все в порядке. Одна минута, две. Мы ничего не делаем, только стоим, ждем и наблюдаем, настроив свои органы чувств на улицу и на маленький двор перед убогим грязным домиком. Мы ждем малейшего признака, позволяющего заподозрить неладное. Но ничего нет. Мы одни в мире темных стремлений, которые скоро принесут нам блаженство и подведут к счастливому и необходимому финалу этой прелестной ночи.

Три минуты, пять… никаких признаков опасности. Мы снова делаем вдох, чтобы остыть и успокоиться, затем прячемся еще глубже в тень изгороди и крадемся к забору, который отгораживает задний двор. Быстрый беззвучный прыжок, краткая пауза, имеющая целью окончательно удостовериться, что никто ничего не видит, — и мы по-кошачьи пробираемся вдоль стены. Никто и не сможет нас увидеть, кроме как из двух маленьких окошек, одно из которых — высоко над землей и с мутным стеклом. Это окно ванной. Другое, тоже небольшое, приоткрыто сантиметров на пятнадцать, и мы останавливаемся в паре шагов от него и заглядываем внутрь.

Виден слабый свет, исходящий из дальней комнаты, но ни звуков, ни иных признаков присутствия живых существ нет. Мы открываем сумку, достаем и надеваем перчатки. Приготовившись, мы движемся мимо окна на задний двор.

Его дальняя часть перегорожена забором, возле которого буйно разросся молодой бамбук. Побеги тонкие, но уже. метра три в высоту, поэтому и отсюда нас нельзя заметать, и мы вздыхаем спокойнее. Позади дома — маленькое, вымощенное кирпичом патио, на которое ведет раздвижная стеклянная дверь. Между кирпичами проросла трава высотой до икр, у стенки стоит ржавый круглый гриль, пьяно покосившийся набок, без одного колеса. Мы снова замираем и заглядываем в дом через стекло двери. Внутри царит полная тишина, и под ребра тычет серый палец сомнения. Может быть, никого нет дома? Мы так далеко зашли и так хорошо готовились… впустую?

Медленно и осторожно мы подходим ближе, подкрадываемся к двери, ждем, смотрим, слушаем, принюхиваемся, пытаясь уловить хоть что-нибудь — но тщетно.

Мы кладем руку на металлическую раму двери и толкаем ее сильно, но осторожно; дверь подается. Мы открываем ее — на полметра, на метр, каждый раз ожидая по полминуты, стараясь убедиться в отсутствии звуков или иных реакций. Мы в последний раз замираем, вновь прислушиваясь, — и опять ничего, поэтому мы наконец проскальзываем внутрь и притворяем дверь за собой.

Мы стоим на кухне. Ржавый холодильник в углу рядом со старой плитой, потрескавшийся стол, посудный шкаф на стене, покрытая пятнами грязная раковина с текущим краном. Лампа не горит, но в дальнем конце коридора виден слабый отблеск света в комнате. По нашему позвоночнику. проползает легкий предостерегающий холодок, и мы понимаем: там что-то есть. С нейлоновой петлей в руке мы устремляемся вперед, в эту самую комнату с лампой, медленно скользим на свет, чуть не истекая слюной от радостного предвкушения, и нас охватывает восторг при мысли о том, что сейчас произойдет. Мы тихонько встаем на пороге, осматриваемся и осторожно заглядываем в комнату, желая узнать, что нас ждет там, в маленьком круге света…

Все замирает.

Ни дыхания, ни мысли, ни движения. Ничего, кроме ошеломленного, машинального «нет».

Не может быть. Просто невероятно. Никоим образом, не здесь, не сейчас, мы этого не видим и не можем видеть ничего подобного, невозможно, неправильно, не по сценарию…

Но все-таки оно есть. Не двигается и не меняется.

Освещенный одной-единственной тусклой лампочкой, стоит металлический стол. Старый, ничем не примечательный, из какого-нибудь эконом-магазина, с облупленной белой столешницей. А на нем сложено ровными кучками то, что некогда было человеческим телом. Оно аккуратно разрезано, разделено на части, почти идеально оформлено, именно так, как и должно быть, и меня охватывает нереальное ощущение знакомого, но совершенно невероятного комфорта, поскольку я-то прекрасно знаю, что передо мной, — но этого не может быть. Я смотрю, смотрю, смотрю, но ничего не меняется.

Я вижу тело, предназначенное к выносу после того, как кто-то долго и любовно потрудился над ним с ножом и несомненной энергией, все так знакомо и приятно, и причина крайне проста — именно так я бы сделал и сам. Но я-то этого не делал, и никто на свете не способен к стопроцентному подражанию, даже мой брат Брайан, но вот тело передо мной, я хлопаю глазами и смотрю, смотрю — а оно никуда не исчезает и не меняется.

Все так невероятно и до жути напоминает то, что я сам собирался сделать. Я не могу удержаться — шагаю вперед за порог и приближаюсь, словно стол — гигантский магнит, слишком сильный, чтобы я мог противостоять притяжению. Я двигаюсь, затаив дыхание и ничего вокруг себя не видя, к тому, чего никак не может здесь быть, хотя глаза не лгут… шаг, другой…

И по ту сторону стола что-то выступает мне навстречу из темноты, и, не успев даже подумать, я выхватываю нож и бросаюсь к новой опасности…

И оно бросается на меня, тоже с ножом в руке.

Я пригибаюсь и замираю, высоко подняв нож.

И оно пригибается и замирает, высоко подняв нож.

Это мгновение длится вечно; совершенно растерявшись, охваченный откровенной паникой, я смотрю на врага, моргаю и вижу, как он моргает…

Я медленно выпрямляюсь и встаю — и он делает то же самое.

А больше ничего он сделать и не может, поскольку это— мое отражение в огромном зеркале. Я сам стою там и смотрю на себя, находящегося здесь и взирающего на…

Я опять застываю, не в силах думать, не в силах предпринять хоть что-нибудь. Я могу только смотреть в зеркало, поскольку это, как и аккуратно разложенное на столе тело, не случайное совпадение. Зеркало поставили именно здесь, чтобы оно сыграло свою роль. И вот я вижу самого себя над трупом, который только я и мог обработать таким образом. Убежден, ничего подобного я не совершал, но тело тут, и я не знаю, что делать и что думать.

Я стою, словно под крошечным колпаком, ошеломленный и бесчувственный, и обозреваю картину, созданную специально для меня. Я должен был обнаружить ее и отреагировать именно так. Просто стоять и смотреть, не веря глазам своим.

Наконец крошечная мысль медленно пробивается сквозь груды дерьма, которым забит мой мозг, и вопит в ухо достаточно громко, чтобы я услышал. Я хлопаю глазами, с трудом вздыхаю и позволяю себе поразмыслить.