Пляска на плахе. Плата за верность - Марина Баринова

Грегор все так же вел образ жизни праведника — соблюдал строжайший пост на всем пути до Гайльбро и обязался продолжать его до самой коронации. То же он рекомендовал своей невесте, и она не посмела перечить. Разумеется, речи о том, чтобы делить с Ириталь постель, не было. Впрочем, она сама уже не стремилась к близости.

Ее положение в сложившейся ситуации представлялось неясным. После отлучения от церкви Ириталь получила письмо от дядюшки Эйсваля, в котором король официально отрекался от нее. В документе говорилось, что «настоящим указом она лишена всех должностей, титулов, владений и средств». Ей запрещалось использовать родовое имя Урданан и заявлять о своей принадлежности к правящей династии. Ко всему прочему Ириталь и ее наследники теперь не могли не только претендовать на престол Латандаля, но и появляться на родных землях под страхом смерти.

«Ибо нарушивший священную клятву позорит не только себя, но и весь свой род. Отрубить хворую ветвь, дабы не заразила она все дерево, — долг всякого садовника. Да будешь ты проклята за содеянное», — такими словами закончил свое послание король Эйсваль.

Словом, отныне бывшая суженная императора была всего лишь Ириталь из Латан Уфара — клятвопреступницей, бесприданницей, еретичкой и невестой проклятого герцога.

Реакция Эйсваля Грегора не удивила: Латандаль не мог позволить себе разрушать многовековой союз с целой империей из-за ошибки одной женщины и принес виновную в жертву. Однако Ириталь не ожидала, что ее дядюшка, известный стремлением сглаживать не только внешние, но и внутренние конфликты, примет настолько жесткие меры.

Теперь Ириталь в действительности было некуда деваться: до тех пор, пока не представится шанс устроить свою судьбу иначе, она должна была подчиняться единственному человеку, в чьих глаза все еще представляла ценность. Именно поэтому латанийка поддержала идею публичного раскаяния, безропотно прошла пешком четверть Хайлигланда и без жалоб сносила выпавшие на ее долю неудобства.

В конце концов, стать королевой при полной поддержке народа — не самая плохая перспектива, и плата за это казалась вполне посильной.

Будущая королевская чета была прощена подданными, чего и добивался Грегор. Был ли то трезвый расчет или же настоящая безоглядная любовь к богу, Ириталь понять так и не смогла. Осталось ли в его сердце место для нее самой, она, тем паче, не знала.

И уже боялась знать правду.

Однако она все чаще спрашивала себя, правильно ли поступила, выбрав сторону Грегора Волдхарда в противостоянии, причиной которому сама же и послужила.

* * *

В то время как знать и большинство паломников разбили большой лагерь на широком лугу возле Гайльбро, Грегор пожелал остановиться непосредственно в деревне. Эльга любезно предложила в его распоряжение собственный дом и сама прислуживала за столом знатных гостей. Отсутствие манер компенсировалось искренностью и скромным обаянием молодой хозяйки. На столе красовался чан с похлебкой из гуся, зарезанного по случаю возвращения молодой хозяйки. Густой жирный суп, от которого, впрочем, правитель отказался, предлагалось закусывать знаменитыми сухарями с чесноком и травами по прабабкиному рецепту. После домочадцы Эльги подали к столу овощное рагу, пироги с кореньями и рыбой, разносолы, свежайший хлеб и мягкий козий сыр. Пили черное пиво, эль и узвар из ягод. Удовольствие от нехитрой деревенской еды получали все, кроме, разве что, леди Ириталь. Латанийка, в отличие от Грегора, относилась без энтузиазма к идее держать строгий пост.

Альдор разомлел от обильной трапезы и кивком поблагодарил Эльгу, когда та поднесла кувшин, чтобы наполнить его кружку. Он успел подружиться с бойкой девчонкой и высоко отметил ее деловую хватку. Возраст Эльги играл с окружающими злую шутку, ибо она оказалась сообразительной не по годам. Барон даже подумывал рекомендовать Грегору назначить ее новой старостой вместо покойного отца, ведь если ей удалось совершить практически невозможное, буквально вырвав справедливость из рук самого герцога, то и с управлением Гайльбро она могла бы справиться без труда. Более того, Альдору начинало казаться, что лишь Эльга окажется способной держать в узде местных жителей — ведь своей независимостью от монастыря они отныне будут обязаны только ей.

Ужин был в самом разгаре, когда в зал, где трапезничали гости, вошел гонец, молча вручивший барону свиток. Альдор тщательно вытер руки и осмотрел печать.

— От кого? — спросил Грегор, поставив на стол кружку.

Эрцканцлер придвинул свечу поближе.

— Судя по печати, от главы семейства Энлеж.

— Чего он хочет?

— Скорее, не хочет, — Альдор мрачно взглянул на Волдхарда поверх развернутой бумаги. — Сообщает о разрыве торговых отношений с Хайлигландом. Таким образом, только что мы потеряли треть от объема поставок бельтерианского сукна.

— Это очень плохие новости, ваша светлость, — покачал головой Кивер ден Ланге, оторвавшись от пирога. — Хорошее сукно очень важно для солдат. В Хайлигланде, разумеется, производят плотную шерсть, но она уступает качеством и прочностью тканям Энлежа. Там, где наше служит всего год, его сукно живет целых три…

Грегор холодно посмотрел на Ланге:

— Мы найдем замену.

— Меня тревожит не это, — перебил его барон. — Я держу в руках уже двенадцатый документ с подобным содержанием. Двенадцатый, ваша светлость! С нами рвут отношения крупнейшие поставщики Бельтеры и Рикенаара. Мы лишились хороших тканей, стали, кожи…

— Гацона пока что с нами, — пожал плечами герцог. — Мы можем перекупать необходимое у подданных Энриге.

— Втридорога! — заметил Альдор. — Вряд ли Хальцель обрадуется этим расходам.

Грегор залпом допил свой напиток и сгреб полную пригоршню сухарей.

— Пусть казначей не тревожится, — спокойно сказал он. — У нас будут деньги.

Эрцканцлер начал терять терпение. Маска невозмутимого спокойствия, приросшая к лицу его друга в последние недели, уже начинала выводить окружающих из себя. Проводя дни в молитвах, раскаянии, проповедях и воздержании от мирских соблазнов, Грегор Волдхард перестал замечать, что дерзость, проявленная им пред лицом империи, стоила Хайлигланду очень дорого.

Слишком дорого.

— Прошу извинить мое дерзкое любопытство, но откуда же им взяться? — с плохо скрываемым раздражением спросил Альдор.

Герцог пристально посмотрел другу в глаза и улыбнулся одними губами.

— Терпение, друг мой. Завтра ты все поймешь.

* * *

Обитель Гнатия Смиренного, выстроенная в лучших традициях хайлигландского зодчества, всем видом выражала готовность выдержать длительную осаду. Вокруг протирались зеленые холмы и пастбища, вдалеке темнел лесок, разделенный надвое серебристой змейкой реки.

Монастырь, обнесенный толстыми каменными стенами и глубоким рвом, гостям был явно не рад.

Альдор кисло скривился, глядя на поднятый мост. Грегор, прочитав мысли друга, повернулся к своей разросшейся свите: