Сны инкуба - Лорел Гамильтон

Она оторвала от меня руку, и голос её, когда-то казавшийсямне красивым, звучал сейчас злобным скрежетом, ядом, потому что я не могсказать ей «нет».

— Одного сжечь, одного сохранить.

Перрин повернулся, обрамлённый на миг светом. Волосы егобыли жёлты, как сам этот свет, и глаза его были как небо за окном. Он былвысок, плечи его так широки, что заслоняли почти все окно. Он был огромен дажесреди высоких, и не раз во время набегов на города люди разбегались с криками:«Великан!»

Перрин стоял, залитый светом. Залитый светом, но он негорел. Слова, начавшие это безумие, возвращались:

— Наверное, причина, по которой они могут с тобойходить при солнце, Моровен, не в том, что ты делишься с ними силой, а в том,что они сами набрали силу, позволяющую не бояться солнца.

Посланец совета сказал эти слова и оставил их как ядовитуюблоху в ухе той-что-нас-создала. На миг мы тогда подумали, что посланец сказалправду. Мы думали, что Перрин стоит в свете на собственной силе. На однуослепительную секунду мы в это поверили. Но на его лице было выражение нетриумфа, а страха. Глянуть на него раз уже было достаточно. Что-то происходилоне так.

От его кожи стали подниматься колечки дыма, как в кино. Тачасть, которая ещё оставалась мною, Анитой, подумала: «Это неправильно». Всевампиры, которых я видела на солнце, вспыхивали пламенем — без дымка, безожидания, — сразу. И моё недоумение помогло мне оттащить нас от краяужаса. Помогло смотреть, как поднимается дым от кожи Перрина, не дать страхузадушить нас. Пламя вспыхнуло, и в мгновенье ока Перрина окружил оранжевыйореол. Длинные волосы затрепетали на жарком ветру. Успела мелькнуть мысль: «Какэто красиво!», — но тут пламя заревело и кожа его поползла, чернея.

Перрин завизжал, но и это слово не передаёт звука,раздавшегося у него изо рта.

Мы закричали, потому что не могли не закричать. Весь ужас,скорбь, страх должны были вырваться из нашего рта, или они бы сожгли нам кожу ираздавили рассудок. Мы кричали, потому что это был единственный способ необезуметь.

Вдруг я почуяла запах леса, густой зелёный запах лесной чащи— наполовину запах рождественской ёлки, наполовину — взрытой земли. Я стояла исмотрела на горящего вампира, друга всей моей жизни, моего брата, и быласпокойна. Я ощущала только запах леса, не океанской соли, а леса и только леса,а потом учуяла ещё кое-что. Сладкий мускусный запах волка. Ричард.

От мысли о нем запах леса и меха перебил все прочиеощущения. Воспоминание стало таять — в буквальном смысле: образы расплылись, инас потянуло прочь из той страшной комнаты. Через все эти годы доносился крикПеррина, становясь далёким. Он стал выкрикивать её имя, то, которым, я слышала,называют ту-что-их-создала:

— Моровен! Моровен!

Но теперь, когда крики изменились, возникло другое имя —Немхаин. Во мне достаточно осталось от памяти Дамиана, и я поняла, что это — еётайное имя, истинное имя. Снова и снова кричал её имя Перрин, и Дамианотзывался эхом, и его крики становились теперь громче, когда воспоминаниетаяло, и он кричал то же имя:

— Немхаин!

Мы свалились обратно в сейчас, на пол моей ванной, гдележала рука Ричарда у меня на плече. Я попыталась заглянуть ему в лицо, ноДамиан вскочил на колени, будто сейчас побежит к чему-то, чего я не вижу. Яобняла его руками за талию, за грудь. Натэниел держал его за руку мёртвойхваткой, мы держали его, будто он мог броситься к пылающему Перрину и погибнутьсам.

— Будь проклята, Немхаин, будь проклята! — кричалон.

И вдруг свалился так внезапно, что я бы упала с ним встеклянную дверь душа, если бы Ричард не подставил руку мне под спину. Натэниелпоймал Дамиана за другое плечо, задержав падение. А Дамиан все приговаривал,скорее всхлипывая, чем шепча:

— Будь проклята, Немхаин, будь проклята.

Он свернулся в клубок у меня на коленях, прижавшись тесно кизгибу руки Ричарда. Натэниел гладил волосы Дамиана, гладил и гладил, какутешают плачущего ребёнка.

Он все ещё бормотал её имя, проклиная её в буквальномсмысле, когда мир вдруг утонул в страхе. Как если бы ужас стал воздухом и надобыло им дышать, чтобы не умереть, но дышать — тоже значит умереть. Все это быласмерть. Все — страх. Он ревел у меня в мозгу, бездумный, бесформенный, страхнастолько яростный, что на миг остановил мне сердце, заставил его застыть,будто сейчас оно остановится навеки. Умирать от страха — это не фигура речи.Был миг, когда я ждала, что решит моё сердце — биться дальше или замолчать,только бы уйти от страха. Только бы уйти.

Опора руки Ричарда исчезла, и я ощутила прикосновение кспине холодного стекла, будто он подставил мне дверь для опоры, чтобы больше неприкасаться.

Дыхание вырвалось у меня прерывистым выдохом, сердцеподпрыгнуло и забилось с такой болью, будто набило себе синяки о ребра. Болелагрудь, болело горло, и воздух все ещё был страхом, который стал явью. Каждый вдохвтягивал его в меня все глубже. Потому что это была она. Она, Немхаин, Моровен,создательница Дамиана и Перрина тоже. Насчёт того, что нельзя произносить еёимя — это не просто предрассудок. Звук истинного имени Моровен пробудил еёсилу, привлёк к нам её внимание. Я ожидала голоса, соответствующего ужасу, нослышала только тишину, такую оглушительную, что слышно было, как кровьколотится в жилах. Сердце грохотало в теле, потом я услышала другоесердцебиение, быстрее, ещё более испуганное, чем моё. Как он мог жить в такомстрахе?

Я медленно повернула голову, потому что ничего другогосделать не могла. Я заставила себе повернуться вопреки страху и взглянуть наНатэниела. У него глаза так раскрылись, что сверкали белки, и он хватал ртомвоздух, будто не мог продохнуть. Будто его душил страх.

Дамиан лежал у меня на коленях как мёртвый. Глаза егозакрылись, и он не дышал. И сердцебиения не слышно было. Пришла мысль: «Оназабрала то, что дала ему», — но вслед за этой мыслью пришла другая: «Онмой. Я заставляю биться его сердце. Я заставляю кровь течь по его жилам. Онмой. Не твой. Больше не твой. Мой».

Пальцы Натэниела впились мне в руку, будто чья-то невидимаярука душила его, заставляя ловить ртом воздух. Я встретила его полный ужасавзгляд и попыталась назвать по имени, но не могла издать ни звука. Я пыталасьпризвать силу, но не могла думать. Страх похитил мои мысли, логику, силу… нет,в самой глубине души я знала, что это не так. Она обыкновенный вампир. Простовампир. Я — некромант. Она со мной так сделать не может. Отчасти я в этоверила, но больше всего была занята тем, чтобы сделать вдох.

Если бы мне хватило воздуху, я бы закричала. Не от страха —от досады, от бессилия. Я не знала, как с этим бороться. Она не пыталасьпометить кого-либо из нас как слугу, или соблазнить, или подчинить. Она простопосылала страх как невидимый ветер, чтобы он убил нас, если сможет. Сможет илинет — ей было все равно. Я не ощущала никакой злобы, никаких вообще сильныхэмоций, кроме страха, а страх был послан. Сама она ничего не чувствовала.Совсем ничего.