Путь Горыныча. Авторизованная биография Гарика Сукачева - Михаил Марголис

В ноябре 1998-го Гарику с «Неприкасаемыми» выпал счастливый случай – дать сольник в легендарном лондонском театрально-концертном зале «Astoria» на Чаринг-кросс (десятью годами позже тогдашний мэр Лондона Кен Ливингстоун объявит о сносе этого здания «в связи с масштабной перепланировкой района Тоттенхэм Корт Роуд»). Кто здесь только не выступал: от Дэвида Боуи до Мадонны. Успел и Горыныч. В Англию «Неприкасаемые» приехали уже с новым саксофонистом, точнее – саксофонисткой. Пост Лёлика заняла молодая саратовская блондинка с высшим музыкальным образованием и джазовыми навыками Лена Филиппова, пришедшая на прослушивание в группу по рекомендации своего однокурсника, басиста «Неприкасаемых» Леши Осташева. Гарик сразу вручил ей баритон-саксофон, на котором Елена прежде не играла, и предложил исполнить одну из песен Уэйтса. Экзамен Филипповой удался. Ее включили в состав, и, как теперь известно, она провела с «Неприкасаемыми» следующие пятнадцать лет – вплоть до официального объявления о роспуске группы.

Тот осенний визит в британскую столицу ценен для Игоря еще одним историческим событием – концертом в прямом эфире на BBC в радиопередаче Севы Новгородцева. Почти сорокалетний Сукачев пришел в гости к тому, кого слушал сквозь «глушилки» в своей тушинской молодости и с помощью кого открывал для себя актуальную западную музыку. Теперь они сидели рядом в лондонской студии, как живая иллюстрация к хохме «Рок победил «совок».

Вернувшись в Москву, «Неприкасаемые» завершили свой новый альбом «Барышня и дракон», на обложке которого появилась надпись: «Светлой памяти Анатолия Ермолина посвящается эта работа». Акустическую пластинку, наполненную цыганским колоритом и городскими серенадами, делали с цимбалами, кларнетом, флейтой, мандулой и скрипками, на одной из которых играл Феликс Лахути. Диск открывался странной 11-минутной сказочной композицией, которую Гарик «писал около года, бросал, снова к ней возвращался, и вообще сначала это была проза». А далее шла сукачевская интерпретация старой народной итальянской песни «Белла чао!», прославленной бойцами Сопротивления во время Второй мировой войны. Тема моментально пополнила копилку хитов Горыныча, предназначенных для «хорового» исполнения с публикой. Альбом вообще получился задушевным (под каждую песню хотелось выпить), со своей «цыганочкой» («Что за жизнь…») и россыпью колоритных персонажей – помимо барышни, итальянской красавицы и дракона в нем фигурировали Тома, Ритка Дорофеева, влюбленный моряк, услужливый продавец и другие. К большой презентации альбома 10 мая 1999 года в столичном ГЦКЗ «Россия» Гарик придумал еще одну приманку: «Неприкасаемые», усиленные струнно-духовым квартетом, были переименованы в оркестр «Кампанелла каменной звезды». Столь замысловатое название Сукачев считал «случайно возникшим в его сознании музыкальным термином, никак не относящимся к знаменитому итальянскому утописту Томмазо Кампанелле и слову «компания». Хотя мне казалось, что совсем без Томмазо не обошлось, ведь его главный трактат «Город Солнца» ценили те самые хиппи, о которых Игорь так хотел тогда снять свой «Дом Солнца», да все не складывалось.

Майский перформанс в «России» Горыныч воспринимал как премьеру «для тех, кому тридцать, сорок или близко к этому». Первую часть программы он пропел, сидя на высоком стуле в центре сцены. В данных интерьерах это было вполне логично, поскольку многочисленная твердолобая охрана все равно не позволяла устроить во вверенном ей статусном концертном зале «Горбушку» или клуб «Не бей копытом». При малейшей попытке приподняться из мягких кресел зрителей жестко осаживали и грозили вывести вон. Гарик-то на сцене постепенно все же распрыгался, «Кампанелла каменной звезды» добавила к цыганщине электричества, а вот публике оставалось лишь хлопать в ладоши и подавать реплики с мест. Рок-н-ролльной демократичности явно недоставало. Тем удивительнее было возвращение Сукачева на ту же площадку в середине октября аж с тремя показами «нового, оригинального, потрясающего шоу „Людоед пойман“». Ни людоеда, ни свежих песен в репертуаре группы с весны не прибавилось, но Игорь Иваныч умеет, если надо, разнообразно и самозабвенно подавать уже обкатанный материал как новый, так что действо получилось эффектное, к тому же с провокационной и аскетичной сценографией. Как раз под церберскую «Россию». Кирпичная стена в глубине сцены. По краям крупные черно-белые щиты с обрывками газетных статей на криминальную тематику: сколько убийств произошло за неделю в городе, изнасилований, краж, грабежей и т. п. Музыкантов и аудиторию разделяла большая, металлическая, подвешенная на цепях решетка. В этом ограниченном пространстве несвободы, по сути – в клетке, метался и кричал страстный Сукачев. На песне «Телефонные парни» он полез по решетке вверх. А дальше шоу начало «светлеть». Во всяком случае, клетка распалась. Но Гарик пребывал в той же экзальтации и достиг апофеоза к теме «Эрегированный», где «шутил» так, словно изгонял из себя бесов. Народ же, как и в мае, был «примят» охраной. В конце концов Горыныч на это отреагировал: «Да… странное место, странный зал. Кажется, вот-вот появится кто-то в строгом костюме и объявит: «А теперь слово предоставляется товарищу…». Все солидарно посмеялись…

Между майским и октябрьскими «российскими» шоу «Кампанеллы…» в июле 1999-го в рамках Московского кинофестиваля прошла премьера «криминальной комедии» Василия Пичула «Небо в алмазах». В абсурдистско-китчевой картине, где главного героя – писателя с пистолетом по имени Антон Чехов играл Николай Фоменко, Гарику досталась роль Коперника. В основной своей сцене он убеждал Чехова встретиться с Альфредом Нобелем и подарить ему свою книжку, обязательно с дарственной надписью. Короче, очередной известный режиссер поместил актера Сукачева в привычную для него «систему координат»: стеб, сюр, «гон». Но Гарик желал тогда и драматической реализации. Ее он нашел в военной тематике.

Миллениум застал Игоря в работе над фильмом «Праздник». Для своего второго «полного метра» он вдруг взял тему начала Великой Отечественной войны. Не то чтобы она с ним совсем не монтировалась. Даже напротив: Гарику стукнуло сорок, он достиг, можно сказать, художественной зрелости, всегда интересовался «отцовской историей», культурой и нравами первой половины двадцатого века, в нем есть ностальгические нотки и т. п. То есть объяснений такому сукачевскому выбору хватало.

И все же многие удивились, прежде всего потому, что незадолго до «Праздника» Гарик вновь рассказал журналистам, что вот-вот начнет съемки «Дома Солнца» по сценарию Охлобыстина и, скорее всего, с оператором Алексеем Сеченовым. Он даже сообщил, что уже «занимается неинтересными вещами: подготовкой сметы, формированием съемочной группы и подобной рутиной, «предшествующей настоящему кино». Но вместо хиппанов и «летней истории любви юноши и девушки» на фоне «Москвы и Балтийского побережья под Санкт-Петербургом» Горыныч отправился в Козельский район Калужской области делать по сценарию опять-таки Охлобыстина и действительно с оператором Сеченовым монохромную картину о тихом сельском счастье простой советской семьи, которое в одно утро разрушили фашисты и примкнувший к ним местный предатель Дзюба, сыгранный Михаилом Ефремовым. Займись Гарик таким проектом лет на десять-пятнадцать позже, в соцсетях наверняка бы обсуждали что-нибудь про госзаказ, попадание в тренд и прочее. Но на заре «нулевых» патриотический маховик в стране еще не раскрутился до свирепой мощности, и разговоры шли не о конъюнктурности сукачевского замысла, а о его режиссерских стремлениях. Игорь создавал драму, опираясь на личные ощущения, проверенный актерский круг и поддержку старших товарищей. По ходу съемок он говорил, что сразу после «Кризиса среднего возраста» Александр Митта предлагал ему снять короткометражку по его рассказу «Праздник». Но Сукачеву хотелось сделать из этого большое кино. Он начал «набрасывать сценарий», а после дефолта «убрал все в стол». Прошло года полтора, и Гарик к идее вернулся. К тому же вспомнил материнский рассказ про своего деда Елисея (этим именем он и назвал главного героя «Праздника»), который жил в Псковской области. «В воскресенье, 22 июня 1941 года, никто в их деревне не знал, что война началась. А в понедельник мой дед поехал на велосипеде на работу в местный райпотребсоюз и там услышал о случившемся. Поспешил обратно в деревню, чтобы всем рассказать, а туда уже вошел вражеский разведотряд. Он стал палить в фашистов из винтовки, они его схватили, разоружили, отвели к реке и расстреляли». Эта «отчасти личная» для Игоря история была несколько переработана «другом Ваней» под сюжет «Праздника». Елисеем в фильме стал Александр Балуев. Его женой в кадре – Ксения Качалина. Самого себя Сукачев снял в эпизодической роли задумчивого фрица, возглавляющего вторгшихся в селение оккупантов. Вновь откликнулся на приглашение Гарика народный артист Николай Пастухов. В застольной сцене «Праздника» он произнес от лица пожилого сельчанина Семена Ивановича примечательный тост о том, как «мечтает дожить до дня, когда полетит на своем личном самолете к неведомой планете – пасеки везде поставить». Тут опять слышалось что-то из сукачевской тушинской юности, где «ориентировали на космос» людей, живших в плохо обустроенном районе на отшибе большого города. Если учесть, что музыку к фильму написал фронтовик-орденоносец, прекрасный режиссер-лирик, создатель «Военно-полевого романа» Петр Ефимович Тодоровский, а в образе мальчика Генки в «Празднике» появился сын Гарика Саша и было ему на момент съемки те же 14 лет, что и маме Сукачева, когда расстреляли деда Елисея, то понятно, сколь сакраментальной для Игоря выглядела эта работа. Он и деньги на нее собирал так, как порой собирают на собственную свадьбу. Ради «Праздника» продал «Вудсток» на Люсиновской, а «восемь с половиной тысяч долларов на пленку дал Андрюха Макаревич». Но этих средств все равно было слишком мало. Для запуска проекта Горыныч набрал порядка 60 тысяч долларов, а полная смета фильма составила более 400 тысяч. «Это уже были не только мои деньги и займы. Киностудия имени Горького предоставила определенное финансирование и технику. Мой близкий товарищ чернобылец Юра Гареев помог. А однажды у нас кончилась пленка. Пришлось буквально скидываться на нее, кто сколько мог. Наш фотограф Игорь Верещагин отправился с этой суммой в Москву и купил российскую черно-белую пленку, на которую мы и доснимали кино». Предпремьерный показ фильма, к которому Гарик относился, наверное, трепетнее, чем к другим своим работам (будь то музыка, кинематограф или театр), состоялся в столичном кинотеатре «Ролан». После чего Сукачев получил безжалостный залп кинокритики. В принципе, ему не привыкать. Профессиональные рецензенты придирчиво оценивали и «вторжение в МХАТ», в котором он участвовал, и его «Кризис среднего возраста». Но в данном случае Горыныча атаковали особенно жестко, порой с каким-то глумлением. Вот цитата из аннотации на известном киношном интернет-ресурсе: «Праздник» – второй фильм Сукачева, у которого желание заниматься кинорежиссурой не пропало после не самого ласкового приема его дебютной картины. На вопросы о том, не чувствует ли он нехватку профессиональных навыков – ведь киноуниверситетов не проходил, отвечает: «Чувствую, что умею это делать». Почему он выбрал именно этот трагичнейший фрагмент мировой истории? Говорит: «Да потому, что событие это коснулось каждой российской семьи. Мой дед погиб в первый день войны. То, что мы сделали, – патриотизм. Иван Охлобыстин, с которым мы написали сценарий, – теперь священник. Я сказал ему: «Ваня, делай поступок». И он его совершил. Мы – умные мужики, и мы не шутим, когда говорим о серьезных вещах. Я люблю каждого из вас, хотя вы можете сказать, мол, что он там наснимал, пусть лучше играет на гитаре. И ни о чем больше не хочу говорить. Просто боюсь, что кончится все это дракой».