Лютер - Гвидо Дикман

Кардинал Каэтан, снисходительно улыбаясь, смотрел на монаха, который, раскинув руки, распростерся на холодном каменном полу приемной епископа шагах в пяти от него. Сейчас кардинал пытался понять, что же такого примечательного нашел Алеандр в этом Лютере. Да, пожалуй, монах этот лучился счастьем, а ведь в такое время это редкость. Глаза его сияли, как у человека, душа которого после долгой борьбы распахнулась, избавившись от терзающих ее бесов. Но ведь несть числа людям, которые испытывают те же борения. Среди них и священники, и люди мирские. К ним принадлежит и добрый друг Алеандр, Каэтан был уверен в этом. Он, кстати, отказался присутствовать при допросе и вместе с главным викарием укрылся в одной из соседних комнат. Каэтан с наслаждением откинулся на спинку кресла.

— Ты можешь встать, сын мой! — сказал он. — Подойди ко мне поближе!

Мартин приподнял голову. Он дал себе слово точно следовать предписаниям Алеандра относительно соблюдения протокола. Он неуклюже пополз по каменным плитам к напоминающему трон, обитому синим бархатом креслу и на некотором расстоянии от кардинала замер в ожидании. Тепло от стоящей на низком треножнике медной жаровни, внутри которой тлели раскаленные угли, обдало его щеки сухим жаром.

— Итак, что ты хочешь сообщить?

Мартин открыл было рот, но тут же понял, что не может выдавить из себя ни звука. Мысли роем кружились у него в голове, но он не мог облечь их в слова. В отчаянии он опустил голову.

— Не бойся, сын мой, — произнес Каэтан отеческим тоном. — Ты можешь говорить свободно, никто тебя не прервет. Алеандр позаботился о том, чтобы во всех коридорах резиденции стояла стража, пока мы здесь с тобой разговариваем!

— Скажите, я… согрешил?

Тень озабоченности легла на ласково улыбающееся лицо кардинала. Он не ожидал, что монах заговорит с ним, как дитя на исповеди. Помолчав, он произнес с особым нажимом:

— Да, ты согрешил.

— В чем же? Ах, ваше высокопреосвященство, взываю к вам! Скажите же мне, в чем мои заблуждения, чтобы я смог избежать их в будущем!

— Ты распространяешь новое учение, а этого… этого Рим никак не может допустить.

Мартин покачал головой.

— Новое учение? — переспросил он, медленно выговаривая слова. — Новое учение — это то, чего нет в Священном Писании. Все, что я говорил и писал…

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, сын мой. Ты выступаешь против торговли индульгенциями, тогда как в декрете папы Климента ясно сказано: «Заслуги Христа — это сокровище отпущения».

— Он обрел его, обрел, — прошептал Мартин, не глядя на кардинала. — Прошу меня простить, но, если вы внимательно прочитаете этот декрет, вы убедитесь, что там написано так «Через заслуги свои Христос обрел сокровище отпущения».

Каэтан вдруг встал, опершись на ручки кресла. И тут только Мартин заметил, какого он огромного роста. Он удивленно смотрел на кардинала. Весь облик его излучал такое достоинство, что у Мартина слова застряли в горле. Поймав себя на том, что он, нарушая протокол, смотрит в лицо кардиналу, Мартин смиренно потупил взгляд.

— Я пришел сюда не для того, чтобы спорить с тобой, брат Мартинус, — сказал Каэтан. В его голосе послышался жесткий, властный оттенок, который он до сих пор старательно приглушал, но теперь он зазвучал в полную силу. — Надеюсь, Джироламо Алеандр объяснил тебе, что ты должен делать?

— При всем уважении к вам, ваше высокопреосвященство, я все же должен сказать, что честь папства утверждается не через насильственное насаждение авторитета Папы, а путем поддержания веры в него. В университетах нашей империи благочестивые мужи неустанным трудом стараются раскрыть миру ясные слова Священного Писания…

— Право толкования слова Божьего принадлежит только Папе! — возгласил Каэтан.

В ярости поглядел он на двери, за которыми, он был уверен, притаился Алеандр. У него вдруг возникло подозрение, что тот, зная об упрямстве этого монаха, по каким-то причинам не предупредил об этом его, своего господина. Но в любом случае было совершенно ясно: этот Лютер из Виттенберга кто угодно, только не усердствующий простофиля.

— Святейший Отец может толковать слово Божье, — словно в тумане услышал кардинал голос Мартина, — но он не стоит выше этого слова. На это не претендовал даже апостол Петр, которому Господь вручил ключи от Царствия Небесного.

— Это меня не интересует! — Теперь Каэтан рассердился всерьез. За дверью были слышны шорохи и голоса стражников: звенели кольчуги, топали тяжелые сапоги. — Я задаю тебе только один вопрос: Мартинус Лютер, revocas errores? Отрекаешься ли ты от своих заблуждений?

Мартин по-прежнему стоял на коленях. Холода каменных плит он давно уже не чувствовал, но неожиданно у него заболели суставы рук, словно он долго держал в руках тяжелую книгу. С удивлением взирал он на кардинала, который, подобно статуе, стоял перед ним, застыв в позе триумфатора. Он простер вперед руку, словно не решаясь поднять его с пола, вернув тем самым назад, в объятия Церкви, которую он собою воплощал.

Несколько секунд было совершенно тихо, Мартин слышал лишь биение собственного сердца. Наконец он сказал:

— Продажа индульгенций не упоминается в Библии. Если бы простые люди были в состоянии читать то, что в них написано, а также то, что написано в Библии, на своем родном языке, они удивились бы несовпадению в толкованиях.

Кардинал побледнел. С ужасом смотрел он на коленопреклоненного строптивого монаха и чувствовал, как в нем закипает злоба. Этот Лютер отнюдь не был подобен червю ничтожному пред лицом папской власти — нет, он был чудовищем, исполненным порока, он валялся в грязи своей мнимой учености, как крыса в хранилище с зерном. При этом он даже не понимал, кто определяет правила, по которым дозволено существовать ему а также народу Аугсбурга, Виттенберга и Рима, да и всего мира.

— Священное Писание, — торжественно объявил кардинал, — слишком сложно, чтобы его мог понять любой священник, не говоря уж о простом человеке. А индульгенции… Индульгенции проверены жизнью, они приносят человеку надежду и утешение.

— Речь не вдет об утешении!

Каэтан с издевкой рассмеялся:

— Разве нет? Ты считаешь, что несогласие одного монаха важнее, чем покой всего христианского мира?

— Конечно нет, господин мой! Дело не во мне и даже не в Папе. На самом деле важна только истина…

— Истина? — Каэтан перебил его в отчаянной попытке оставить последнее слово за собой. — О какой истине ты говоришь? Турки подтягивают свои войска к нашей восточной границе. Завоевав Константинополь, они хотят теперь и всю Европу насильно обратить в свою веру. Император при смерти. Два претендента вожделеют захватить престол. Француза из Дома Валуа поддерживает Папа, а испанца, внука Максимилиана, нечестивая мамона. Христианский мир раскалывается на куски, а вместе с ним пирамида подчинения, благодаря которой мы существовали на протяжении столетий. Пока Церковь управляла этим миром, в нем царил порядок, который охватывал всех и вся. Каждый знал свое место в этой стройной системе — и простой крестьянин, и вельможный князь.