Дорога волка - Ричард Ламберт

Иэн помолчал. Потом переспросил:

– Что насчёт прошлого раза?

Я покраснел.

– Вы знаете, о чём я.

– Ты имеешь в виду твою вспышку гнева? Хочешь поговорить о ней?

– Это не была вспышка гнева.

Снова тишина.

– Тогда о том, что ты ушёл.

Я попытался подавить победную улыбку, но лицо Иэна ничего не выражало, так что победа была пустой. Я окинул комнату взглядом: пустые книжные полки, ковролиновые плитки. Сегодня Иэн был в туфлях. В коричневых туфлях.

Его лицо выглядело утомлённым. Его вьющиеся волосы были более тёмного оттенка, чем бабушкины.

– О чём ты думаешь? – спросил он.

– Ни о чём.

Он кивнул.

– Твоё лицо изменилось.

Я поёрзал в кресле. Его рука с кольцом праздно лежала на подлокотнике. Мне было интересно, как долго он был женат.

– У вас есть дети? – спросил я.

Иэн ответил не сразу. Я вообще не ожидал, что он ответит, раз ему нельзя говорить о себе.

– Да, – сказал Иэн. Я был поражён.

– Мальчик или девочка?

– Почему ты задаёшь этот вопрос?

Я пожал одним плечом.

– У вас бывают психи? – спросил я.

Пауза.

– У некоторых людей бывают острые психиатрические проблемы. У некоторых людей слабо выраженные расстройства. Или фобии. Но не стоит это патологизировать, просто некоторым людям сложнее. Их жизнь – это борьба.

Долгая тишина. Радиатору какое-то время удавалось пропускать тёплую воду свободно, как долгий выдох.

– Что насчёт людей, которые тут ждали? Этой девочки внизу?

– Я не видел тебя внизу. Ты ждал снаружи?

Я густо покраснел.

Иэн помолчал, потом сказал:

– Я не знаю ничего про этих людей. Это не мои клиенты.

– Так вот кто я, клиент?

– Да.

Почему-то этот ответ меня тоже удивил.

Я посмотрел в угол. Там была пара розеток, которые я раньше не замечал.

– О чём ты думаешь?

Я не мог ему признаться, что думаю о розетках, поэтому сказал:

– Ни о чём.

Я подумал про волка, который ждал на холме, смотрел оттуда. Ждал, что я скажу.

– Вы хотите поговорить об аварии, я угадал? – спросил я.

– А ты хочешь?

Я прикрыл рот рукой.

Время шло.

– Тебе больно? – спросил Иэн.

Я сжал губы пальцами.

– Ты выглядишь встревоженным. Можешь рассказать об этом?

Он сказал это так мягко, что меня чуть не стошнило.

Я резко опустил руку.

– Боже, Иэн, как ты вообще дышишь, ты же насквозь фальшивый!

Похоже, мои слова его не удивили.

– Сегодня без кроссовок, а, Иэн?

Слова на него не действовали. Я жалел, что со мной нет камня. Я хотел врезать ему, как врезал Стиву Скотту.

– Ты иногда очень сильно злишься.

Радиатор издал булькающий смешок.

Волк ждал. Наблюдал.

– О чём ты думаешь?

Волк. Волк на дороге. Щёлканье когтей.

– О чём ты думаешь?

О чём ты думаешь? О чём ты думаешь?

Через радиатор прошла вереница пузырьков.

Тишина давила, близилась к крещендо, воздух словно застыл. Тишина в комнате стала бесцветной, из меня вытянули всё.

– Ни о чём, – сказал я. – Ни о чём.

Я не мог вспомнить маминого лица. Старался, но не мог. Когда я вспоминал папу, он всегда склонялся над чем-то, будто работал, но когда я пытался заставить его поднять голову – не получалось. Были вещи, которые я мог вспомнить чётко. Камни на камине. На каминной полке фарфоровый кролик с приглаженными назад ушами. Почти протёртая ручка кресла. В папиной мастерской на крючке висел чехол с биноклем. Синие тиски на рабочем столе.

Минула полночь, но я не мог спать. Я вылез из кровати, включил свет и открыл нижний ящик комода: мамины игры, кукла. Они пахли как старые вещи, которые слишком долго лежали в комоде.

Я выключил свет и вернулся в кровать. Темнота была осязаемой, и я вытянул руку, как будто мог её разогнать.

Время шло. Я снова встал и спустился в гостиную. Свернулся в кресле, завернулся в плед, взял свой ноутбук, вышел в сеть и увидел лица родителей. Я коснулся экрана, но он только потемнел от моего касания. Я увидел их, но это ничего не вернуло. Как будто пропал кусок моего мозга. Я не мог соединить фотографии с воспоминаниями, или людей с фотографиями.

Наверху щёлкнул выключатель. Тапки прошлёпали по лестнице, в гостиную вошла бабушка. Её дыхание пахло горше обычного. Я оставил маму и папу на экране.

– Хочешь чаю? – спросила бабушка.

– Нет, – ответил я.

Чайник долго не закипал. Бабушка вернулась с двумя чашками, одну протянула мне. Мне не хватило духу снова отказаться. Она села в другое кресло.

Потом с мягким стуком поставила чашку на ковёр, встала и вышла. Открылась дверь кабинета. Бабушка вернулась с конвертом. Тем конвертом. С именем Рейчел.

Я взял конверт. На мои колени высыпались выцветшие фотографии. Так вот, что было внутри. На некоторых фотографиях виднелись мутные отпечатки пальцев. Будто их часто брали в руки.

На первой был весенний день и, несомненно, молодая бабушка. С другой молодой женщиной. Они улыбались, обнимая друг друга за плечи. На бабушке была перевязь, в которой висел ребёнок.

– Это твоя мама, – сказала бабушка. – Во время поездки по Британии.

Я не видел ребёнка, только кулачок, поднятый будто в коммунистическом приветствии. На следующей картинке бабушка и другая женщина сидели друг напротив друга за столом. Похоже, они разговаривали как старые друзья. Между ними за столом сидела маленькая девочка с собранными в два хвостика волосами. Она с трудом доставала до стола. Она положила голову на руки, явно утомлённая взрослыми разговорами, и прикрыла глаза, будто боролась со сном. На следующем фото та же девочка – мама – примерно в том же возрасте, с широко открытым ртом стоит около резинового детского бассейна в саду. Из зелёного шланга в полусдутый бассейн льётся вода. Девочка явно что-то радостно выкрикивает, может быть «Я!» Следующее фото было заправлено в коричневую картонную рамку. Школьная фотография мамы в чёрном свитере на синем фоне. Блестящие карие глаза. Потом фото на пляже. Но на нём был мужчина, похожий на грушу. Его внушительное пузо свешивалось через резинку плавок, а ноги были очень тонкими. Длинные усы, вытянутое лицо, всклокоченные волосы. Он улыбался скромно, но радостно. А за ним, в море, в объятьях волн и с поднятыми руками – мама, когда она была девочкой. Полная радости.