Смерть в рассрочку - Сергей Скрипник

— Правильно, — подтвердил шеф. — И выбор за вами, Анатолий Павлович. Что для вас дороже: сохранение дружбы с Луи Лепитром или судьба сына? Вы не хуже меня понимаете, что когда можно извлечь из ситуации пользу для нашего ведомства, мы не можем быть бескорыстными.

— Это не требует пояснений, — отозвался Ермолин и у него нервно дернулся мускул под глазом. — И я не об этом. Я о том, пожертвует ли Луи взлетом политической карьеры ради бывшей дружбы? He уверен.

— Я тоже, — кивнул Ващутин. — Но если предпочтет карьеру, значит, изменит дружбе. И тогда я не желал бы оказаться на его месте в ваших руках. Почему бы не напомнить ему о том, что он дружил с советским разведчиком и пользовался его бескорыстными, а в это никто не поверит, услугами?

— Тогда эти услуги сразу становятся корыстными и для нас обоих, — усмехнулся генерал-майор. — А дружба автоматически трансформируется в шантаж.

— Можете поверить, я вполне вас пониманию и разделяю ваше отношение к этой форме психологического давления. Вообще шантаж, как известно, дело рискованное и бесперспективное. Но я подумал, что и о том, что скорее всего вам не придется прибегать к нему. Встретив преуспевающего строительного подрядчика-француза, своего личного друга в роли советского дипломата, он мгновенно поймет все. И ему ни о чем не придется напоминать. Более того, он не сможет не оценить проявленную вами в прежнее время деликатность.

— Ситуация выстраивается, — согласился Ермолин. — За заботу о сыне спасибо, Иван Петрович.

— Небескорыстно же, — негромко хохотнул шеф. — Мало того, вы эту заботу должны еще отработать.

— С готовностью, — сказал Ермолин и спросил. — Каковы ваши намерения относительно Сиворонова? Очевидно, что мне небезразлична дальнейшая судьба этой сволочи. Позволю себе заметить, что отсылать на него компромат в ЦК КПСС вряд ли имеет смысл. Там у КГБ очень сильные позиции, оборудованные еще Андроповым, и достаточно людей, готовых любые мерзости оправдать высшими интересами государства.

— Это мы тоже понимаем, — кивком подтвердив понимание, сказал начальник ГРУ, и генерал-майор знал, что в этом случае «мы» это не единоличное решение главы ведомства, а осмысленный вывод всего руководящего, наиболее доверенного состава Управления, а не заведомо предрешенная неукоснительная поддержка начальника.

— Не могу согласиться только с одним положением, — улыбнулся Вашутин. — Назвать генерал-лейтенанта Сиворонова сволочью — все равно что сказать: этот дядя — бяка. Это человек без стыда, совести, чести, без каких бы то ни было моральных норм, убийца, вор, садист, предатель, совершенно растленный патологический тип. Не его счет можно отнести любую мерзость и не ошибетесь. Относительно сильных позиций КГБ в ЦК вы правы. Мы убеждались в этом не раз. Теперь о намерениях. Ему нельзя больше жить. Ермолина это вовсе не шокировало. Он только внимательно посмотрел на руководителя, ожидая продолжения. И Вашутин продолжил:

— Дело, конечно, не в вашем сыне, Анатолий Павлович, и не в том, что он пытался вас вербовать. Это, можно сказать, лишь последняя капля, переполнившая чашу терпения. Раз больше некому в этой стране остановить его гнусности, придется нам. Помните обвальный провал нашей агентурной сети в Южной Америке?

— Разумеется.

— Это работа в ту пору еще полковника КГБ Сиворонова, когда мы пытались наладить с ними контакты в очередной раз. На фоне нашего поражения весьма скромные успехи КГБ были оценены Политбюро как выдающиеся. Потому что, сдав около двух десятков наших людей, эти интеллектуальные недоноски такой ценой сумели внедрить трех-четырех своих агентов.

— Неужто имелась санкция свыше? — не скрывая, насколько поразила его информация руководителя, спросил Ермолин.

— Нет, конечно. Никому из членов Политбюро об этой подлейшей махинации не было известно, но, по меньшей мере, трое заинтересованных членов ЦК, имеющих серьезное влияние на наши дела, знали о намечавшейся акции и дали свое тихое «добро». Помните вдруг участившиеся совершенно необъяснимые провалы наших людей на Среднем и Ближнем Востоке четыре года назад? Мы как раз готовились вояжировать в тех краях.

— То же самое? — уже не удивляясь, спросил генерал-майор.

— То же самое, с той же целью и тот же главный исполнитель, генерал-майор, вскоре ставший генерал-лейтенантом, Сиворонов. Только на этот раз количество потерь оказалось значительно меньше. К делу были причастны те же деятели из ЦК и — теперь мы имеем основания полагать это — один член Политбюро. Слава богу, в Соединенных Штатах сумели вовремя вывести своих из-под удара.

Как бы ни распространялись советские ведомственные моралисты о чистых руках, холодной голове и горячем сердце чекистов, сколько бы ни болтали идеологи тайной войны в других странах о благородстве, рыцарстве и чести своих разведывательных служб, и те и другие, в отличие от хирургов, отмывают руки не до, а после «операций». И чем больше на них грязи блестяще проведенных дел, тем ценнее они для страны, тем чище в глазах соотечественников, поскольку трудились во зло недругу.

Французы правы, утверждая, что предают только свои, но забывают добавить: предают только своих. Руководители разведслужб никогда не останавливались перед критериями морали, если имелась возможность предать некоторых в интересах многих, их мало трогало, что это формально логичное соображение подло по существу. Но скрыть от людских глаз содеянные мерзости стремится даже патологический подлец. Этим же не дать подлости выйти на свет божий было просто необходимо. И не только из стратегических и политических целей, а прежде всего из тактических задач, дабы не оставить разведку без разведчиков. Ведь если, уходя на задание в стан противника, они всякий раз будут опасаться, как бы их не выдали свои, какая уж тут агентурная работа, какая уж тут разведка. Это не боевое подразделение, которое можно приказом оставить на смерть, чтобы прикрыть отход части — здесь действуют законы войны и выбора нет. У разведчиков есть выбор. И никто никогда не спросил и, видимо, не спросит тех самых многих, согласны ли они принять эти отнюдь не добровольные, а обманом брошенные в костер жертвы. Спроси, так могли бы ведь и не согласиться, осознав, что вместе с жертвами обугливаются с неимоверным трудом столетиями выработанные духовные ценности народа, его душа и вера.

Значит, не столь уж изощрен холодный ум и совсем уж заледенело гипотетически горячее сердце у этих вершителей человеческих судеб, ясли единственный выход в стремлении переиграть, передумать, перемыслить противника они находят в подлости.

В августе-сентябре 1943 года английская разведывательная служба провела операцию «Фортитьюд» — целую серию акций с целью обмануть немцев относительно времени места высадки войск союзников в Европе. Ее считают самой блестящей победой британской разведки во всей истории тайной войны. Победа была несомненной. Но какой она далась ценой… Англичане заслали в разные страны оккупированной Европы много агентов, которые знали место и время высадки союзников. Высадиться они должны были 8 сентября 1943 года между Дюнкерком и Роттердамом. Но все это было заведомой ложью, о чем агенты и не подозревали. Попав в гестапо, они должны были, скорей всего под пыткой, выдать немцам эту дезинформацию как достоверные сведения, поскольку сами считали их таковыми. В этом и заключалась суть операции.