Любиево - Михал Витковский

— Помощник портного, у которого я шью, — сказал Адам, как бы оправдывая второсортную элегантность юноши. — А тот второй, — задумался он, — даже не знаю кто. […]

Тогда, вспомнив нескольких новых французских романов, я в самой обшей форме что-то сказал о трансформации эротического сюжета в любовных историях. Я имел в виду сексуальные извращения. […]

— Помните нашу встречу у Хозиусов? Мы вышли от них, чтобы свободно поговорить. Потом пошли выпить пива, в ресторан на углу Иерусалимских Аллей. Так вот, когда мы там сидели, я раскланялся с парочкой молодых людей, сидевших за несколько столиков от нас. Вспоминаете? Вы еще тогда спросили, кому это я кланяюсь, правда? […] Тот юноша, которого я поприветствовал, был помощником портного. Я не запомнил бы ни этого юношу, ни его лица, если бы не один случай. Сейчас расскажу. Весной этого года я решил сшить себе фланелевый костюм. Пошел к портному, у которого шью, но не застал его в ателье. Хотел было зайти позже, но помощник портного меня задержал. Сказал, что позовет мастера. Подал мне стул. Я сел у столика, на котором лежали журналы мод. На юношу внимания не обращал. Когда же я протянул руку за каким-то журналом на подоконнике, наши взгляды встретились. Меня это удивило — я считал, что он вернулся к своей работе в соседней комнате, где стояли швейные машинки. Но он смотрел на меня».

Тадеуш Бреза[63] «Адам Грывальд» (1936)

А что! Я еще буду переживать! Такая старая шлюха, как я, не станет искать, в какую аптеку ходит меньше народа, чтобы без туристов, без очередей и чтоб где-нибудь в сторонке, в гробу я все это видала, иду в самую большую в самом центре, около Площади Нептуна. Во время прогулки меня останавливают немецкие пенсионерки. Вне себя от ярости. На всех кремовые ортопедические туфли, кремовые курточки, коричневые брюки… Отстиранные от индивидуализма водой и мылом. Короткие стрижки, седые волосы. Без макияжа, но демонстративно чистые. Разумеется, из бывшей ГДР. Жизнерадостные пожилые дамы. Годами им вдалбливали, что они не должны выделяться, должны слушать власть, на работе делать, что велит начальство, не комментировать, не думать, выполнять! После работы — на садовый участок, который им милостиво предоставила система. Трудно теперь от них требовать индивидуализма в одежде и поведении. Каждая только и смотрит, чтобы в чем-нибудь не отстать от другой. Может, слишком большие перламутровые клипсы надела? Может, снять их в туалете? А удобно ли? Особенно трудно ожидать от них изменений под старость, которая (по причине высокого уровня жизни в современной Германии) у них чересчур длинная. Зато еще более отвратительная и более неприкрытая.

И такая вот группка взволнованных останавливает меня на променаде и спрашивает по-немецки, где, мол, тут отель «Грюнвальд»?

— Никто не слыхал? — они ищут с самого утра, а перед отъездом зарезервировали по телефону номер и внесли задаток. Повторяют четко, чтобы я понял: «Hotel Grrrunwald»!

Аж кипит у них в горле это «эр».

Я знаю, что в Мендзыздроях не может быть гостиницы с таким названием, потому что большинство такого типа заведений работает как раз на немцев. Кто-то отымел наших старушек и посмеялся над ними, сообщив им это название. В очередной раз подтвердилось, что Грюнвальд[64]немцам выходит боком…

Но в их седых головах никак не укладывалось, что кто-то мог их так уделать. Расставшись со мной, они продолжали расспрашивать прохожих. Те только пожимали плечами. А я — в аптеку! Очередь курортниц, сразу видать, что натуралы своих баб в очереди послали, а сами матч смотрят. Есть и с кричащими детьми на руках, а на другую посмотришь — сразу видишь: нет у нее детей, и самое большее, за чем она сюда пришла, так это масло для загара. «О, как бы мне хотелось прийти сюда за маслом для загара, я тоже хочу стоять за маслом!» — мысленно кричу я, а сам повторяю: «якутин, якутин, якутин». За моей спиной уже выстроилась приличная очередь, потенциальные свидетели моего возможного позора. На выдаче молодая дама с обесцвеченными волосами. Меня охватывают самые дурные предчувствия: что с того, что никто не узнает, если для нее слово «якутин» означает только одно: у тебя вши, ты вшивый! А она такая чистая, такая гигиеничная, как и положено аптекарше. Но я нашелся в конце концов и, когда моя очередь подошла, непринужденным голосом сказал:

— Якутин, пожалуйста. Это для ребенка…

Не дала. Стала меня убеждать, что от детской завшивленности головы существует совершенно другое средство: специальный шампунь. Пришлось взять его, без слов, выхожу. Иду в следующую аптеку:

— Якутин, пожалуйста!

— Какой?

— Против вшей.

— Педикулез головы?

— Д… да…

Отпустила мне шампунь, тот же самый, что и в первой аптеке. Взял. Иду в третью (и последнюю). За мной в очередь встает знакомая тетка с пляжа, одна из познаньских. Я:

— Пожалуйста, масло для загара.

Купил, отхожу. А тетка, что за мной, подходит к окошку:

— Какое-нибудь хорошее средство против лобковых вшей, пожалуйста!

— Якутин?

— Годится.

— С вас шестнадцать злотых восемьдесят пять грошей.

А когда уже стало скучно и мои Пенсионерки начали повторяться, вдруг смотрю (ох, если бы то, о чем я думаю, оказалось правдой!): издалека к нам телепает разряженная собачонка, пекинес, а за ней вдали ковыляет какая-то коротышка. А я думаю: хорошо бы это оказалась Олесницкая, ничего мне больше не надо, лишь бы это оказался пекинес Олесницкой!

Вот бы это Олесницкая оказалась! Пусть бы она, толстая, хромая, низенькая, лысая и обесцвеченная в одном флаконе, и ее собачка, побившая рекорд в описывании деревьев, потому что всю жизнь провела в парках, по точкам, все заставы в Польше обоссала, каждое дерево, а теперь бежала к нам, чтобы каждое растеньице (человеческой рукой специально посаженное) полить! Если бы это оказалась она и ее пес, который в Быдгощи, Торуне, Калише, Сувалках, Згеже, Вроцлаве, Варшаве, Познани, Ольштыне, Кракове, везде описывал деревья на заставах, если бы это был он (а вернее: «она», потому что весь был в бантиках, хоть и пиписька у него, весь в поддельных бриллиантах, потому что это пес-тетка), то тогда, тогда рассеялась бы тоска, и этот рассказ испытал бы прилив энергии!

И правда: то была Олесницкая.

— Привет, девочки, как отдыхаете? На метле прилетела сюда, потому что слышала, что здесь сука-Кенгуриха, не видали Кенгуриху?