Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни - Олег Цендровский

Подобно любому наркотику, тяга к одобрению в случае злоупотребления – а оное повсеместно, хоть и горячо отрицается – приводит к губительным последствиям. Жаждущий сверкать в чужих глазах, алчущий славы, уважения и любви приспосабливает свое существование под текущий рыночный спрос. Он интернализирует рыночную динамику спроса и предложения и меняет свое существо, ценности, взгляды и образ жизни в соответствии с тем, что, как ему кажется, гарантирует успех в публичном пространстве. Вновь происходит смещение центра детерминации вовне и жизнь оказывается подчинена переменчивому чужому мнению, прыгающему курсу валют, моды, вкусов, взглядов – силам, чуждым и обычно враждебным нашим высшим интересам.

Комедия, которую приходится каждодневно ломать перед собой и другими, дабы уговорить мозг впрыснуть очередную сладкую наркотическую дозу, не только закрывает пути к реализации потенциала личности, но и покрывает человека и все его взаимодействия лживой, дешёвой пластиковой оболочкой, препятствующей подлинному контакту с другими, трезвому ви́дению себя и мира. Главное выражение поисков социального одобрения – это потребление напоказ, каковой акт воспринимается человеком личным достижением, доказательством социального, материального и даже интеллектуального успеха.

Демонстративному потреблению подвергается все: свое и чужое тело, географические локации, образ жизни, взгляды, книги, образование, друзья и знакомые, события, переживания, эмоции – ну и, конечно, самое очевидное, вещи, в особенности предметы роскоши, в зависимости от того, что индивиду кажется таковой. При этом человек, бравирующий своим здоровым образом жизни, веганской диетой, прогрессивными взглядами, культурностью и начитанностью действует исходя из того же инстинкта, что и люди с золотыми цепями на хаммерах. Засилье людей, не просто стремящихся казаться кем-то, но делающих это безвкусно, есть главная тема, проходящая красной нитью через «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, книгу о столкновении молодого и ясного сознания с миром фальши, «липы», социальной кажимости:

«Наконец этот пижон её узнал, подошёл к нам и поздоровался. Вы бы видели, как она здоровалась! Как будто двадцать лет не виделись. Можно было подумать, что их детьми купали в одной ванночке. Такие друзья, что тошно смотреть. Самое смешное, что они, наверно, только один раз и встретились на какой-нибудь идиотской вечеринке. Наконец, когда они перестали пускать пузыри от радости, Салли нас познакомила. Звали его Джордж, не помню, как дальше, он учился в Эндовере. Да-да, аристократ! Вы бы на него посмотрели, когда Салли спросила его, нравится ли ему пьеса. Такие, как он, всё делают напоказ, они даже место себе расчищают, прежде чем ответить на вопрос. Он сделал шаг назад – и наступил прямо на ногу даме, стоявшей сзади. Наверно, отдавил ей всю ногу! Он изрёк, что пьеса сама по себе не шедевр, но, конечно, Ланты – “сущие ангелы”. Ангелы, чёрт его дери! Ангелы! Подохнуть можно.

Потом он и Салли стали вспоминать всяких знакомых. Такого ломанья я ещё в жизни не видел. Наперебой называли какой-нибудь город и тут же вспоминали, кто там живёт из общих знакомых. Меня уже тошнило от них, когда кончился антракт. А в следующем антракте они опять завели эту волынку. Опять вспоминали какие-то места и каких-то людей. Хуже всего, что у этого пижона был такой притворный, аристократический голос, такой, знаете, утомлённый снобистский голосишко. Как у девчонки. И не постеснялся, мерзавец, отбивать у меня девушку. Я даже думал, что он сядет с нами в такси, он после спектакля квартала два шёл с нами вместе, но он должен был встретиться с другими пижонами, в коктейльной. Я себе представил, как они сидят в каком-нибудь баре в своих пижонских клетчатых жилетках и критикуют спектакли, и книги, и женщин, а голоса у них такие усталые, снобистские. Сдохнуть можно от этих типов. Мне и на Салли тошно было смотреть, когда мы сели в такси: зачем она десять часов слушала этого подонка из Эндовера?»

Человек с приоритетом внешней детерминации утрачивает возможность полноценно проявлять свою творческую природу, становится голографической проекцией рыночных сил, интернализированных представлений о том, что необходимо, дабы пользоваться успехом и одобрением. Он постоянно старается пустить пыль в глаза окружающим и сам оказывается ими систематически обманут, создавая над онтологической иллюзией еще одну искусственную надстройку.

Не нужно, впрочем, пробовать отказаться от потребности в социальном одобрении. Все, чего мы достигнем на этом пути – самообмана касательно того, что нам это удалось. Секрет, как и практически во всем в жизни, состоит в выборе форм и дозировок, а также понимании того, чьё одобрение действительно что-то значит. Хитрость, которой пользовались самые радикальные и независимые представители человеческого мира – находить удовлетворение во взгляде воображаемого «Другого», чей образ часто таил за собой уже умерших, еще не родившихся или так и не встреченных «понимающих людей». Высший суд «понимающего Другого» является по своей природе объективацией наших собственных идеалов, мы обманываем наше бессознательное, удовлетворяя потребность в социальном одобрении, в действительности же получая лишь свое собственное.

Именно перед взглядом такой невидимой публики, воплощавшей их собственную высшую самость, старались творить все великие. Их внутренняя прозорливость и творческая независимость не позволяли им ориентироваться на мнение окружения и законы рынка. Вопреки непониманию и непризнанию их работы, они не отступались от себя, не приспосабливали ее под существующий спрос и черпали утешение в сконструированном одобрении «понимающего Другого». Совсем не обязательно и, быть может, даже не желательно следовать их путем. Не следует рассчитывать отказаться от тяги производить впечатление на других людей, от неотчуждаемой потребности казаться чем-то, чем мы не являемся. Это невозможно. Что реализуемо, однако, так это трезво видеть ее, держать под контролем и тщательно выбирать конкретные формы без ущерба своим высшим интересам и свободе.

Психологическая кажимость

Человеческий мир был бы прям, честен и светел, если бы ложь и миражи царили лишь вовне, но их главное обиталище всегда в нас самих. Инстинктивно привыкшие водить за нос других, мы достигли непревзойдённого мастерства в искусстве самообмана, дабы укрыться под его завесой от горьких истин, от недостатков и проблем, с которыми придется принуждать себя бороться, как только они подлинно выйдут на свет.

Не имея мужества трезво взглянуть на самое себя, на подлинные источники наших желаний, реакций и решений, на сознаваемый долг перед собой, мы стыдливо отворачиваем глаза и прячем правду за оболочкой приукрашивающих нас историй или окружаем ее пустотой пренебрежения. Это обеспечивает шаткий психологический комфорт и спасает от усилия, но дорогой ценой.

Так, «зло», сколь бы условно ни было это понятие, всегда несет на своих флагах символы высшего добра и справедливости. Самые кровопролитные войны, массовые убийства и преследования в человеческой истории преподносились и виделись их исполнителями борьбой за правое дело, праведным гневом и шагом на пути к светлому будущему. Садизм и мазохизм, лень, слабость, трусость и порочность – все они находят себе надёжные риторические оправдания, все списываются на неблагоприятные внешние обстоятельства, фазу луны или трудное детство, на фиктивную заботу о чьем-то благе или одну из сотен других причин. Интеллектуальное позерство и жажда одобрения наряжаются любовью к истине, знанию и культуре. Стремление почувствовать собственную значимость и погреться в лучах общественного признания облачаются в рясы сострадания и благотворительности. Дикая и неутолимая тяга к власти и садистскому контролю, толкающая многих людей в политику и правоохранительные органы – в заботу об общественном благе.