Предсказание - Дин Кунц

Когда уходил, сказал:

— Сынок, ни один уважающий себя пекарь не упустит такую девушку.

Пока мама и бабушка убирали со стола и загружали две посудомоечные машины, я сидел в кресле в гостиной, прижав затылком вышитого на чехле паука. Блаженствовал, с полным желудком и положив ногу на пуфик.

Попытался почитать детективный роман, один из пяти или шести, объединенных главным героем — детективом, страдающим нейрофиброматозом — болезнью, которую сделал знаменитой Человек-слон[38]. Ведя расследование, детектив мотался из одного конца Сан-Франциско в другой, всегда в капюшоне, который скрывал деформированные черты лица. Но я никак не мог «въехать» в сюжет.

Покончив с уборкой, бабушка устроилась на диване, принялась за вышивание. На этот раз решила запечатлеть на наволочке сороконожку.

Мама села за мольберт в своей нише и работала над портретом колли. Хозяин собаки хотел видеть ее в клетчатом шарфе на шее и в ковбойской шляпе.

С учетом особенностей моей жизни и под влиянием отменного обеда я, конечно же, задумался об эксцентричности. Если судить о членах семьи Ток по тому, что я о них написал, все они люди странные, необычные. Так оно и есть. И это одна из причин, по которым я всех их люблю.

Каждая семья эксцентрична по-своему, да и каждый человек тоже. Как и у членов семьи Ток, у всех есть свои странности.

Эксцентричность — это отклонение от ординарности, от того, что считается нормальным. В обществе посредством консенсуса мы договариваемся о том, что нормально, а что — нет, но этот консенсус — широкая река, а не узкая струна, по которой высоко над ареной идет канатоходец.

Но и при таком консенсусе, нормальной, во всех смыслах ординарной жизнью не живет никто. Мы, в конце концов, человеческие существа, каждый из нас уникален, таких отличий от себе подобных у других видов живности нет.

У нас есть инстинкты, но они нами не правят. Мы ощущаем притяжение толпы, у нас имеется стадное чувство, но мы сопротивляемся его воздействию… а когда сопротивление наше падает, мы тянем общество вниз, в кровавую трясину утопий, ведомые Гитлером, или Лениным, или Мао Цзэдуном. И результат нашего непротивления напоминает о том, что Бог дал нам индивидуальность, а отказ от нее ведет к катастрофе.

Переставая видеть в себе странности и смеяться над ними, мы становимся монстрами эгоцентризма. Каждая семья столь же эксцентрична, как и моя, но по-своему. Я это гарантирую. Признайте эту истину, и вы откроете сердце человечности.

Почитайте Диккенса. Он это знал.

Члены моей семьи хотят быть такими, какие они есть, не кем-то еще. Нет у них желания в чем-либо меняться, чтобы произвести впечатление на других.

Они находят смысл в вере как друг в друга, так и и маленькие чудеса повседневной жизни. Им не нужны идеологии или философские системы для того, чтобы определить, кто же они такие. Для этого им достаточно жить, задействовав все органы чувств, надеяться и, при первой возможности, смеяться.

Практически с того самого момента, как я встретился с Лорри Линн Хикс в библиотеке, я понял: ей известно все, что знал Диккенс, независимо от того, читала она его книги или нет. Ее красота определялась не столько внешностью, как тем простым фактом, что она не автомат Фрейда и ни при каких обстоятельствах им не станет. Она не была ничьей жертвой, ее поступки мотивировались не тем, что другие ей сделали, не завистью, не убежденностью в собственном моральном превосходстве. Мотив у нее был только один: возможности, которые предоставляла ей жизнь.

Я отложил роман вместе с его главным героем, детективом, напоминающим Человека-слона, с кресла перебрался в ходунки. Их колесики мерно поскрипывали.

На кухне я закрыл за собой дверь и направился к телефонному аппарату на стене.

Какое-то время постоял, вытирая о рубашку мокрые от пота ладони. Дрожа всем телом. Никогда в жизни я так не нервничал, даже под дулом пистолета Панчинелло.

Меня охватила нерешительность альпиниста, который хочет покорить высочайшую вершину в рекордное время, знает, что навыки, мастерство и снаряжение позволят ему реализовать свою мечту, но боится, что природа и судьба могут ему в этом помешать. Но с другой стороны, не может он и отступить.

За эти шесть недель после ночи клоунов мы часто беседовали по телефону. Ее номер я давно уже выучил.

Набрал три цифры, повесил трубку.

Во рту у меня пересохло. Я добрался до буфета, достал стакан, взял курс на раковину. Налил себе холодной воды, пропустив ее через фильтр.

Потяжелев на восемь унций, но все равно с сухим ртом, вернулся к телефонному аппарату.

Набрал пять цифр, повесил трубку.

Не доверял своему голосу. Проверил его в деле:

— Привет, это Джимми.

Я и сам перестал называть себя Джеймсом. Когда понимаешь, что столкнулся с фундаментальным законом природы, оптимальный вариант — не пытаться его опровергнуть.

— Привет, это Джимми. Извини, если разбудил.

Голос дрожал и повысился как минимум на две октавы. Таким голосом я говорил лет в тринадцать.

Я откашлялся, предпринял еще одну попытку. Теперь мог сойти за пятнадцатилетнего.

Набрав шесть цифр, я уже поднял руку с трубкой, чтобы повесить ее. Затем в отчаянии нажал на кнопку с седьмой цифрой.

Лорри ответила на первом звонке, словно сидела у телефона.

— Привет, это Джимми. Извини, если разбудил.

— Я только пятнадцать минут как зашла. Еще не ложилась.

— Сегодня я так хорошо провел время.

— Я тоже. Просто влюбилась в твою семью.

— Послушай, такое не делают по телефону, но я не смогу заснуть, если не сделаю. Буду лежать без сна, волнуясь, что мое время истечет и я не использую свой шанс покорить вершину.

— Хорошо, — ответила она, — но если ты и дальше будешь говорить так же загадочно, я лучше буду все записывать, с надеждой в конце концов разобраться, о чем ты толкуешь. Продолжай, я уже взяла ручку и бумагу.

— Прежде всего, хочу сказать, что смотреть на меня особой радости нет.

— Кто так говорит?

— Зеркало, зеркало. И я — увалень.

— Все это лишь слова, а слова, как тебе известно, зачастую расходятся с действительностью.

— Я не смогу танцевать, пока с моей ноги не снимут пластины, которые соединяют обломки кости. Так что по части грациозности я могу конкурировать с чудовищем Франкенштейна.

— Тебе просто требуется хороший инструктор. Однажды я научила танцевать слепую пару.

— И потом, я пекарь, возможно, со временем получу должность шеф-кондитера, а это означает, что миллионером мне не стать никогда.