Ассирийские танки у врат Мемфиса - Михаил Ахманов

И сказав это, отправил царь и благой бог послов в страну Иаа. Пришли они ко мне, и развернули свиток с царской печатью, и сообщили, в чем воля фараона, а слова его были такими:

«Ведомо мне, что ты, Синухет, странствовал в чужих землях, убоявшись за честь свою и не желая проливать родственной крови. Хвала Амону, миновали те тяжкие времена! Чего теперь ты страшишься? Маат видит, чист ты предо мной, и нет на тебе вины и не будет, если ты вернешься. Дом твой уцелел, и уцелело имущество, и живы твои слуги, и молят они за тебя богов. Вернись, Синухет! Ведь ты уже не молод, и пора тебе думать о достойном погребении. Разве не хочешь ты упокоиться в родной земле? Разве не хочешь, чтобы тело твое умастили бальзамами и покрыли пеленами из тонкого полотна? Разве не хочешь лечь в саргофаг из кедра, не хочешь, чтобы проводили тебя вельможи, и жрецы, и музыканты, как провожают ближних фараона? Или решил ты умереть в чужой стране, где тело твое накроют козьей шкурой и забросают землей? Вернись, Синухет! Знай, нет радостного дня у человека на чужбине, и горек там мед, а вино не утоляет жажды».

Услышал я эти слова владыки, и силы меня покинули, и упал я на живот, и захватил пальцами прах с земли, и посыпал свою голову. И сказал…»

– К нам гости, чезу, – произнес Хоремджет. Да я и сам уже видел два силуэта на высоких мехари, что приближались к нам с севера. За парой длинноногих дромадеров вихрился песок, они неслись быстро, но почти беззвучно, и чудилось, будто они не бегут, а плывут над землей. Рыжеватая шерсть верблюдов и желтые туники всадников делали их почти незаметными на фоне песка.

– Верблюжья кавалерия, – бросил Хоремджет, словно это нуждалось в уточнении.

– Мать Исида! – Муссаваса недоуменно сморщился. – Прежде их тут не было, мой господин. Надо же, царские ливийцы!

Когда-то, до эры танков и пулеметов, это были элитные войска, и, надо признать, весьма эффективные. Передвигались стремительно, налетали как буря, кололи противника длинными пиками, повергали ниц, топтали и отправляли людей и коней в Страну Заката. Во всяком случае, ни сирийская конница, ни хеттские колесницы, ни даже прославленная ассирская пехота не могли против них устоять, особенно в пустыне или на ровном месте, где не было препятствий для верблюдов. Но в последних войнах их удача закатилась. Нынче броня и свинец сильнее пики и клинка, а тактический расчет важнее храбрости. И потому ливийскую верблюжью кавалерию используют больше на парадах, а еще для разведки и охраны военных объектов.

Мехари встали, задрав слюнявые морды, и один из ливийцев крикнул:

– Кто такие? Отвечай!

Время подумать у меня было. Вряд ли эти всадники знали, где нам пришлось сидеть и по какому случаю.

– Чезу Хенеб-ка. Послан с отрядом для уничтожения ассирского десанта. Иду в Темеху.

– Путь в Темеху закрыт. Воля фараона! – раздалось в ответ.

– Утром мы бились с ассирами, – промолвил я. – Люди устали, нам нужна вода, нужна пища. По нашим следам идут ассиры. Для них воля фараона не указ.

– Путь в Темеху закрыт, – упрямо повторил ливиец. За моей спиной лязгнули затворы, пробурчал ругательство Хайло, но мехари стояли как вкопанные, а всадники бровью не повели, будто не в них целились из десятка стволов. Таковы ливийцы; разбойничья порода, и спеси да отваги в ней с избытком.

– Дозволь мне, семер, – сказал Иапет. – Я с ними потолкую.

Кивнув, я уставился на всадников. Они были рыжими, бледнолицыми, с волосами, заплетенными в косы, – чистокровные дети пустыни, что ложатся спать с кинжалом, а встают с отрезанной головой врага. Этот патруль явно был не единственным – похоже, всадники стерегли оазис день и ночь.

– Ты кто такой, вошь песчаная, чтобы спорить с чезу? – рявкнул тем временем Иапет и перешел на ливийский. Я знаю его плохо, но все же понял, что Иапет проклинает траханых коз, родивших пару ублюдков, чьи мозги не в голове, а в заднице. В словах мой ливиец не стеснялся. Обложив соплеменников от рыжих макушек до верблюжьих копыт, он сообщил, что с ними станет, когда ассиры доберутся до Темеху. Кол и огонь были самыми безобидными из казней.

Оба всадника слушали с невозмутимым спокойствием. Наконец, когда Иапет закончил, старший патрульный произнес:

– Ты прав, срань бабуина: кто я такой, чтобы спорить с чезу? Даже с таким, что походит на нищего с бандой приятелей-оборванцев… Пусть решает командир. Следуйте за мной.

И мы пошли в Темеху.

Этот оазис невелик и отличается от Нефера и Мешвеша. Он близок к стране Пиом,[52]и здесь издревле обитают роме, потомки воинов великого Рамсеса. Им фараон пожаловал земли в этом краю, освободил их от налогов и сказал: плодитесь и размножайтесь, но помните: сколько пальм, столько и ртов. Мудрый совет! И жители Темеху его приняли. Почва здесь хороша для пальм, и каждая пальма кормит человека, но лишь одного. Триста деревьев в пальмовой роще, триста женщин, мужчин и детей в поселении… С ливийцами они не мешаются, ищут супругов среди своих или в стране Пиом.

Финики здесь зреют полновесные, слаще и крупнее, чем где-либо в долине Хапи. А что из них делать, из этих чудесных плодов? Разумеется, вино; настаивать темный напиток в огромных глиняных кувшинах, разливать по малым емкостям и везти в Мемфис, где финиковое вино из Темеху славится не меньше, чем виноградное из Каэнкема. Этим и занимались жители, и хоть бывал я в их оазисе давно, но помню плывший над Темеху аромат, сладкий запах фиников и пьяный запах темного вина. Финиками и сейчас пахло, а вот вином – чуть-чуть. Похоже, виноделие в Темеху было в упадке.

Поселок, с его домами и сараями, давильными прессами и кувшинами, вкопанными в землю, располагался восточнее пальмовой рощи. На ее опушке был источник, заботливо обложенный камнем, и вода струилась к роще по неглубокому арыку. На утоптанной площадке стояли корзины с финиками, и около них, несмотря на позднее время, суетился народ. На самой границе песков темнели шатры ливийцев, паслись боевые дромадеры и маячил одинокий караульный. Завидев нас, он поднял ствол и выпалил в воздух.

Из шатров полезли солдаты, десятка два, все при оружии и в полной боевой готовности. Ливийцы такой народ, что их врасплох не застанешь – очень ценное качество и для воина, и для разбойника.

Я велел располагаться на отдых до ночи, кивнул Хоремджету и направился к шатрам. Старший патрульный, покинув седло, торопливо обогнал нас и принялся что-то объяснять хмурому ливийцу с седыми косами – видимо, начальнику.

– Ты – чезу по имени Хенеб-ка? – спросил седоволосый.

– Да. Представься, немху.

Мгновение ливиец колебался, потом отдал салют.

– Теп-меджет Гибли, третья кавалерийская череда Стражей Западной Пустыни. Знаешь ли ты, семер, что тут запретная зона?