Обреченность - Сергей Герман

– Я беру вас к себе в дивизион. Зачисляетесь во второй эскадрон. Пока рядовым. Дальше посмотрим. Попозже я вас вызову. Погутарим. Я ведь сам рожак станицы Новониколаевской.

Он испытующе глянул бывшему поручику в глаза, помедлив, произнес:

– Становитесь в строй. После построения зайдите в штаб, вас ждет полковник Кречетов.

– Слушаюсь.

У штаба его встретил здоровенный, рыжеусый унтер-офицер, щелкнул каблуками, бросил растопыренную ладонь к виску.

– Вас ждут, следуйте за мной.

У двери кабинета он остановился. Постучал, толкнул дверь кабинета. Кречетов несколько секунд всматривался в его лицо:

– Ну, здравствуй, Сережа. Сколько же лет мы с тобой не виделись?

– Двадцать два, Саша. Помнишь? Мы вместе шли в атаку у какой-то кубанской станицы. Моя сотня впереди, вы за нами. Снарядом убило штабс-капитана Толстухина, а меня ранило. Спасибо твоим санитарам, подобрали.

Полковник обнял его за плечи.

– Ладно, ладно, Сережа. Садись, рассказывай. – Сам тем временем достал из стола бутылку коньяка, две рюмки.

– Давай, по русской традиции, сначала за встречу. Вечером еду в Берлин, к генералу Краснову. Ну давай, с Богом…

Выпили. Коньяк оказался хорошим. Муренцов ощутил во рту знакомый и уже забытый аромат. С наслаждением выдохнул, положил в рот кружок лимона, попросил:

– Расскажи, Саша, как сам все эти годы? Как здесь оказался? Что это за подразделения из русских в немецкой армии?

– Долго рассказывать, Сережа. Боюсь, что не хватит дня, да и ночи тоже. С последним пароходом я драпанул из Крыма. Потом Болгария… Наконец оказался в Германии, у меня там дальние родственники по маминой линии. Перебивался кое-как с хлеба на квас. Потом Гитлер пришел к власти. Я сразу понял, что за ним будущее и что конечная его цель СССР. Предложил свои услуги.

– Я вижу, ты в форме. Служишь?

– Да, служу. Военная разведка, абвер. Занимаюсь вопросами контрразведки. Шпионаж, диверсионные акты и все такое прочее. Лично я занимаюсь набором курсантов в разведшколы. В основном из всякой мрази. Но такие и нужны. Например, тебя бы я не взял.

– Почему?

– Ты слишком порядочный. Ребенка или женщину убивать откажешься. А нам приходится. Ладно, давай о дне сегодняшнем. Не сегодня завтра Сталин капитулирует. И это наш реальный шанс вернуться в Россию. Но вернуться мы должны как победители, в составе немецкой армии, а не в ее обозе. Нельзя допустить, чтобы немцы поставили нам своих гауляйтеров. Надо, чтобы это были русские патриоты, завоевавшие эту победу. Для начала мы с немецкой помощью освободим народ от большевистской диктатуры, от колхозов, освободим заключенных из лагерей, а потом, когда русский народ поймет, что мы его спасители, тогда спихнем и немцев. Немцы уйдут, но после них останется порядок.

За разговором время летело быстро. Отвыкшему от спиртного Муренцову коньяк уже кружил голову, приятным теплом расходился по всему телу. Уловив взгляд Кречетова на часы, Муренцов встал:

– Разрешите идти, господин полковник?

– Погоди, Сережа.

Подошел к раскрытому окну, крикнул:

– Ряжин!

Повернулся к Муренцову:

– Готовься, Сережа, к большим сражениям, скоро будем в Москве. Сейчас у тебя будет баня, парикмахер. Потом явишься в дивизион, доложишь, что прибыл. Кононов знает, что ты у меня. – Вошедшему уряднику он приказал: – Накормить! Одеть, обуть!

Муренцов повернулся через левое плечо, шагнул к двери. Вопрос застал его врасплох:

– Сергей, ты слышал что-нибудь о своих?

Сердце ухнуло вниз, он выдохнул:

– Галя, Сережка, что с ними?

Кречетов озадаченно потер переносицу.

– Не знаю. Я имел в виду твою мать и сестру. Мне довелось встретиться с Екатериной Владимировной, в 40-м, в Париже. Катенька живет во Франции, она теперь мадам Бусенар. Сергей Владимирович Муренцов, батюшка твой – погиб, подробностей я не знаю. А Мария Александровна еще ничего, очень бодрая и жизнерадостная женщина. Да ты что, брат? Никак раскис?

Муренцов смахнул с лица непрошеную слезу:

– Соринка, господин полковник. Разрешите идти?

Вышел, не чувствуя ног и не видя земли под ногами от застилающих глаза слез.

* * *

Апрельским утром 1942 года зэка Костенко почему-то не вывели на работу. На утренней проверке нарядчик отложил в сторону его карточку, приказал ждать в бараке. В десять часов в барак пришел старшина Скоробогатько, недовольно пробурчал:

– Живо одевайся, контрик, пойдешь со мной.

Лагерная жизнь отучила Костенко от высокомерия, даже с такой скотиной, как этот старшина, нужно было ладить и находить общий язык. Поэтому он спросил:

– Куда поведешь, Егорыч?

– Куды, куды? На кудыкину гору. Не бойся, не на расстрел. Стрелять у нас только капитан Митин водит, а все остальные добрые, гуманисты. Гы-ы-ы-ы! – Потом старшина подобрел, вспомнил, наверное, что этот контрик когда-то был в больших чекистских чинах. Иногда такие все же вырываются, и потому с ними особо грубить не надо. Вон товарищ Сталин тоже в царской тюрьме сидел, а потом… К тому же этот был вежливый и уважительный – несмотря на то, что с самим Дзержинским в свое время за ручку здоровался. – Хозяин тебя вызывает, майор Карпов.

У вахты уже стояло пятеро зэков, все бывшие военные. Полковник Сизов, прибывший с ним одним этапом. Комдив Рябушинский, добивающий четвертый год в зоне, комбриги Мильштейн и Арсеньев, дивизионный комиссар Ясулович. Все были не из новой поросли сталинских выдвиженцев, а люди опытные, тертые, успевшие повоевать. С Андреем Рябушинским Костенко в одно время был в Испании. Когда было время и хватало сил, они вместе вспоминали общих знакомых. Вот только учитывая специфику прежней службы и деятельности, Алексей лично знал франкистских и немецких генералов, Рябушинский – республиканцев и советских советников.

Они отошли в сторону, закурили.

– Как думаешь, чего нас хозяин вызвал? – затягиваясь, спросил Рябушинский.

– Тут и гадать нечего, либо расстреляют, либо воевать пошлют. Сам понимаешь, война, тут без вариантов, – ответил Костенко.

– Хорошо бы, конечно, второе, – усмехнулся бывший комдив. – Дорого бы я дал, чтобы снова как в Испании. Помнишь?

Алексей подхватил вполголоса:

За серым дощатым забором виднелась колючая проволока, сторожевая вышка со скучающим часовым, поникшие под тяжелыми снеговыми шапками ветви сосен, а вокруг – блестяще-искристый белоснежный ковер. А перед их глазами стояла рыжая пустыня, камни, нищие деревушки, отделенные одна от другой перевалами. Жаркое испанское солнце, тяжелый, удушливый зной, шеренги испанских добровольцев и фалангистов. Испания…