Чудо-мальчик - Ким Ён Су

— Что означают твои слова о том, чтобы заставить людей чувствовать чужую боль сильнее, чем свой ужас? — раздался голос дяди Чжэчжина.

— Душевная боль всегда сильнее, чем ужас. Но речь идет о собственной боли. Потому что, какой бы мучительной ни была моя боль, не было случая, чтобы другой человек ощутил ее точно так же, как ощущаю ее я. Это наш недостаток, из-за него нам приходится выбирать такое правительство. Если бы мы могли воспринимать чужое страдание, как свое, никакая власть не смогла бы притеснять личность. Вот такое значение имеют слова «заставить чувствовать чужую боль сильнее, чем свой ужас». Если мы желаем другую власть, отличную от нынешней, нам надо найти способ сделать так, чтобы для членов правительства муки народа стали равнозначны собственным мукам. Если не получится, вероятно, стоит пойти на иные меры — показать людям нечто, что превосходило бы их страдания, — сказал брат Кантхо.

— Например? — спросил дядя Чжэчжин.

Их беседа ненадолго прервалась, поэтому я собрался войти, но брат Кантхо вновь заговорил:

— Например, самосожжение.

«Самосожжение? — мелькнуло у меня в голове. — Что означает самосожжение? Может быть, они имеют в виду трюк по перевоплощению?»[46]

— О, это сумасшествие! Об этом не может быть и речи.

Внезапно дядя Чжэчжин стал говорить очень быстро:

— Это далеко от понимания страданий другого человека. Это значит превратить страдания человека в зрелище. Это значит сделать жертву материальной. Такие вещи, как страдание и жертва, ни в коем случае не должны становиться зрелищем. Потому что в тот момент, когда они станут зрелищем, все остальные станут зрителями. Сделав их невольными зрителями, не следует требовать от них платы за представление. Это будет уже не боль, которая сильнее, чем ужас, это будет всего лишь страх, который страшнее, чем ужас.

— Нет необходимости всем людям испытывать подобное воздействие, — сказал Кантхо. — Но если под влияние попадет слишком малая часть, ничего не произойдет. А вот когда будут постоянно появляться люди, в сердцах которых сострадание победит страх перед репрессиями правительства, тогда будет эффект.

Дядя Чжэчжин, тяжело вздохнув, сказал:

— Поэтому ты привел сюда такого ребенка, как Чжонхун? Потому что у него есть способность заглядывать в души других людей и читать их мысли? Поэтому ты хочешь заставить его совершить перевоплощение?

«Нет, в конце концов, что такое перевоплощение? — подумал я, мне стало еще любопытней. — Что, из меня сделают еще одну мою копию?»

— Перед ним стоит иная задача, которую он должен выполнить, — ответил брат Кантхо. — Потому что он может не только чувствовать страдание и боль других людей точно так же, как это чувствуют они, но и передавать эмоции окружающим.

— Но, на мой взгляд, Чжонхун не особо отличается от других детей. Впрочем, есть у него дар или нет — не важно. Вот посмотри. Это его работа. Он не сумел даже как следует понять содержание тех записей и сделал довольно много неверных выводов. Если внимательно послушать свидетельские показания, прокрутив запись два-три раза, можно составить хотя бы приблизительно правдивое описание, но здесь какие-то совершенно другие рассказы. Если верить твоим словам, у него есть способность улавливать чувства и мысли других людей, словно тюнер настройки частоты у радио. Но даже если допустить, что ты права, пока мы не поймем, что он за человек, его способность будет абсолютно бесполезна. Даже если считать, что он может досконально рассмотреть душу, из-за молодости и недостатка жизненного опыта он не сможет понять ее.

Беспокоясь, что дядя Чжэчжин скажет, что надо отпустить меня, раз от меня нет пользы, я резко открыл дверь и громко крикнул:

— В будущем я постараюсь сделать лучше. Я заново перепишу те интервью!

Из-за отключения электричества в темной комнате офиса выделялись только силуэты двух людей. На миг слившись в одну фигуру, они уставились на меня, а затем снова разделились. Я положил зонт и связку книг на пол и, развернувшись, выбежал на улицу. Мне показалось, как будто кто-то позвал меня, но, когда я добрался до лестницы, вокруг меня слышался лишь шум падающего дождя.

«Надо бы сходить за зонтом…» — мелькнуло в голове. Хотя в любом случае из-за тайфуна он был бы бесполезен — потоки дождя падали косыми линиям. Все-таки надо было спросить о том, что такое перевоплощение… «Ладно, — подумал я, — спрошу об этом позже». Я побежал, но мне все равно было стыдно. Из-за этого чувства мне казалось, что я не смогу вернуться в офис до тех пор, пока все люди не уйдут оттуда.

Когда я бежал под дождем, неизвестно откуда у меня вдруг взялось чувство, что я нахожусь в центре бушующего тайфуна и пытаюсь вытерпеть его натиск. Я не знал, почему должен стоять там, сражаясь с этой силой, ведь я четко осознавал, что не смогу выдержать долго.

* * *

Меня мучила лихорадка. Она началась с того, что одна сторона головы стала казаться тяжелее, чем другая. Появилось ощущение, что внутри засел кусок металла весом примерно в десять грамм.

Мысль о том, что он может быть живым организмом, возникла вечером; тогда все уже покинули офис, а я лежал на диване. «Кусок металла» уже почти спустился в область левой брови и, независимо от моих движений, острым концом колол нежную плоть внутри головы. Но страшнее, чем эта предсказуемая головная боль, был тот факт, что «кусок» постепенно увеличивался в размерах; пропорционально его объему росла и температура тела. Я тщательно укутался в одеяло и забылся в бреду.

Сейчас я ощущал близость смерти совершенно иначе, чем тогда, в автомобильной аварии. В тот раз она была белой и наполненной восторгом, эта же казалась черной, окруженной темнотой. Когда я попал в аварию, я не испытывал ничего похожего на сожаления, однако, пока я лежал с температурой, меня не покидало чувство раскаяния и вины.

Больше всего я сожалел о том, что не мог вспомнить мать. Когда я родился, безусловно, хотя бы один раз я видел ее лицо. Но, несмотря на это, я не мог воскресить его в своей памяти, поэтому чувствовал вину перед матерью и просил у нее прощения. Когда я мысленно сказал: «Простите меня. Я искренне прошу прощения», из глаз хлынули слезы. Я почувствовал, как в уши затекает какая-то жидкость: не то пот, не то слезы.

Сколько еще мне лежать с этим жаром? В ушах раздался неясный звук барабана, доносившийся откуда-то издалека. Это был очень слабый звук, словно в барабан били лягушки. Бой постепенно становился громче, пытаясь расслышать его лучше, я с трудом вырвался из сна.

Когда я внимательно прислушался, оказалось, что кроме боя барабанов в общую мелодию вплетались также звуки флейты, труб и смеха. Вслушиваясь в эту разноголосицу, я ощущал скребущее в груди беспокойство и боль в душе. Мне казалось, что у меня, не прекращаясь, льются слезы, а все тело чешется.