Детство - Карл Уве Кнаусгорд

— Окей. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Вернувшись к себе в комнату, я отодвинул занавеску и посмотрел на дом Густавсенов. И не увидел там ничего необычного. По крайней мере, во дворе все было тихо.

Господин Густавсен напивался не в первый раз, всем это было известно. Как-то весной пронесся слух, что он напился, и мы, собравшись втроем или вчетвером, потихоньку залезли к ним в сад и заглянули в окно гостиной. Но ничего особенного не обнаружили. Он просто сидел неподвижно на диване, глядя перед собой в пространство. Несколько раз мы слышали, как он орет и скандалит — дома при открытых окнах и на лужайке. Лейф Туре только смеялся над ним. А тут, значит, что-то другое? Потому что бегать они от него еще никогда не бегали.

В следующий раз я проснулся уже утром. Услышал, что в ванной кто-то есть, вероятно Ингве, а с дороги, из-за высокой трехметровой стены, которая защищала от сырости осушенный газон Густавсена, доносилось урчание маминой машины. Сегодня ей надо с раннего утра на работу. Ингве закрыл дверь ванной, зашел ненадолго в свою комнату, тут же вышел и спустился по лестнице.

Велосипед!

Куда он задевал велосипед?

Я совсем забыл спросить его об этом.

Из-за этого он, наверное, так рано уходит. Он остался без велосипеда и пошел в школу пешком.

Я встал, взял одежду и пошел в ванную, умылся водой, которую оставил мне Ингве, оделся и вышел на кухню, где меня уже ждали на тарелке приготовленные папой три бутерброда и стакан молока. Картонка с молоком, хлеб и продукты для бутербродов со стола были убраны. Сам он сидел в гостиной, слушал радио и курил.

На улице шел дождь прямыми ровными струями, иногда их подхватывал порыв ветра и кидал в окна, тогда казалось, что чьи-то маленькие пальцы барабанят в стекло.

Понедельник был единственный день, когда дома меня никто не встречал. Поэтому мне выдавали ключ на тесемке, который я носил на шее. Но с ним у меня возникали проблемы, у меня он отказывался отпирать замок. В первый же понедельник, когда я под дождем вернулся из школы и гордый собой, радуясь предстоящему приключению, с ключом в руке взбежал на крыльцо, я вставил его в замок, а повернуть не смог. Как я ни старался, у меня ничего не получалось. Ключ прочно застрял в замке. Через десять минут я расплакался. Руки озябли и покраснели, дождь лил как из ведра, все другие ребята давно уже были дома. И тут показалась жившая по соседству женщина, я толком не знал ее — она была уже старая, они с мужем жили в самом верхнем доме, на опушке леса рядом с футбольной площадкой. Она шла по улице, и я, увидев ее, не раздумывая бросился к ней. Весь заплаканный, я спросил ее, не может ли она помочь мне с замком. Она согласилась. Для нее это оказалось проще простого. Немножко потыкав ключом, она повернула его — раз, и дверь открылась. Я сказал спасибо и вошел в дом. Тут я понял, что дело было не в ключе, а во мне самом. В следующий раз дождя не было, и я просто положил ранец на крыльце, а сам побежал к Гейру. Вернувшись домой, папа высказался по поводу ранца, что не дело ему тут валяться, поэтому в следующий понедельник, когда опять стояла сухая погода, я просто унес его с собой, а после сказал, что ходил к Гейру учить вместе уроки, так что ранец был мне нужен.

Тем временем я придумал способ, как мне поступить, когда ближе к зиме погода испортится и будет как сегодня. В котельной у нас было выходящее на лужайку оконце, скорее даже форточка, совсем узкая, как раз чтобы мне протиснуться. Оно находилось на полметра выше моей головы. И вот я придумал с утра открывать это окошко. Риск при этом был невелик, даже если открыть оба шпингалета, — створка очень плотно прилегала к раме. Вернувшись домой, я смог подтащить к окну мусорный бак, залезть на него, открыть окно и забраться в дом, отпереть дверь изнутри, убрать мусорный бак на место, закрыть окно, и тогда никто не узнает, что я не сумел справиться с ключом. Единственная опасность подстерегала в тот момент, когда я буду открывать окошко. Но в дождливую погоду зайти в котельную было только естественно, непромокаемый костюм висел, как правило, там, и открыть шпингалеты ничего не стоило — никому же в голову не придет проверять, подходил ли я к окну. И конечно же, я не такой дурак, чтобы делать это, когда рядом в прихожей папа.

Я съел свои три бутерброда и выпил молоко. Почистил в ванной зубы, забрал из комнаты ранец, спустился по лестнице и зашел в теплый чулан за двумя бойлерами. Несколько секунд постоял, замерев и прислушиваясь. Убедившись, что на лестнице не слышно шагов, потянулся и открыл шпингалеты. Затем оделся в непромокаемое, закинул за плечи ранец, вышел в прихожую, где стояли сапоги — пара бело-синих «викингов», которые мне купили, хотя я хотел просто белые, крикнул папе «Пока!» и побежал за Гейром. Он высунулся в окно и крикнул, что еще только завтракает, но скоро выйдет.

Я подошел к одной из серых луж у них на дворе и стал кидать в нее камешки. Их двор не был посыпан гравием, как у большинства домов в нашем поселке, не было на нем и каменной плитки, как у Густавсена, а просто утоптанная рыжая земля, пестревшая мелкими круглыми камешками. Но разница заключалась не только в этом. За домом у них была не лужайка, а вскопанные грядки, на которых росла картошка, морковь, кольраби, редиска и еще разные овощи. Со стороны леса у них не было деревянного забора, как у нас, или металлической сетки, как у многих других, а была сложенная из камней ограда, которую Престбакму ставил сам. И в мусор они выбрасывали не все, как мы, а хранили, например, картонки из-под молока и коробки из-под яиц, у них это шло в дело на разные нужды, а пищевые отходы они сливали в компостную кучу возле каменной ограды.

Я выпрямился и стал смотреть на бетономешалку. Ее круглая зеленая голова была накрыта брезентом — ни дать ни взять бабка в платке. Она стояла разинув рот, здоровенный и беззубый. И что она там увидела впереди, что так ее удивило?

Сверху на дороге показалась машина отца Гейра, зеленый «таунус». Я поздоровался, он махнул рукой, оторвав ладонь от баранки.

И вдруг я подумал об Анне Лисбет. Мысль выскочила откуда-то из живота и отозвалась в груди взрывом радости.

В пятницу она не пришла в школу. Сульвей сказала, что она заболела. Но сегодня уже понедельник, она наверняка уже выздоровела.

Ну конечно же, выздоровела!

Мне не терпелось поскорее прийти к «Б-Максу» и повидать ее.

Черные глаза с искорками. Веселый голос.

— Гейр! — крикнул я. — Скоро ты там?

Из-за двери послышался его приглушенный голос. В следующий миг он выскочил на порог.

— Пойдем по тропинке? — спросил он.

— Давай! — сказал я.

Мы бегом обогнули дом, перелезли через каменную изгородь и выбежали на тропинку. Болото, еще недавно сухое, утыканное мелкими кочками, между которыми тянулись высохшие протоки, сейчас напиталось водой, так что через него даже в сапогах трудно было пройти, не замочив ног, — они то и дело проваливались чуть не по колено в глубокие, наполненные водой ямы, но мы все же рискнули туда залезть, балансируя на колеблющихся кочках, перепрыгивая с одной на другую, скользили, падали, выставив вперед руки и ощущая, как проваливается почва, как вода словно заползает в набрякшие под курткой рукава свитера. Мы хохотали, громко сообщали друг другу, что с нами происходит, пересекли скользкое от размокшей грязи футбольное поле, поднялись вверх по широкому проходу справа между лиственных деревьев, где когда-то, вероятно, была проселочная дорога, потому что тут она, хотя и заваленная опавшей листвой, точно была шире простой тропинки. Листья лежали желтые, красноватые и бурые, некоторые с полоской зелени. На вершине был небольшой участок оголенной земли с высокой блекло-желтой травой, на нем стояла старая мачта высоковольтки. Заброшенная дорога тянулась недолго, скоро она исчезала, поглощенная недавно проложенной трассой, ровная лента которой бежала метрах в двадцати от луга. Склон за вершиной порос лесом, в основном дубами, между двумя из них торчал остов автомобиля, в гораздо худшем состоянии, чем тот, который мы использовали для игры, метрах в ста ниже по склону, однако не менее заманчивый, только в него никто никогда не залезал.