Западня - Пьер Алексис Понсон дю Террайль

Семилан повиновался.

– Я так и думала, сударь, что мы с вами сегодня увидимся.

– В самом деле, мадам?

– Господин де Сентак сообщил мне, что вы явитесь с визитом. Если бы вы пришли вчера, я бы тоже не удивилась.

– Почему же?

– Мне представляется, что именно вы гарцевали вчера на вороном коне перед моим особняком.

– В самом деле. И вы оказали честь обратить на меня внимание?

– В тот момент я подумала, что вы не проявили особого рвения поинтересоваться моими делами, и что с вашей стороны было бы намного любезнее сначала явиться ко мне и только потом садиться на коня.

Прибегнув к подобной форме вежливости, Эрмина была не прочь преподать этому мнимому дворянину небольшой урок. Впрочем, тот и сам не преминул заметить, что совершил оплошность, и тут же попытался ее исправить.

– Мадам, – сказал он, – если вы узнаете, что на тот момент я только-только прибыл в Бордо, то, пожалуй, простите меня.

– Во-первых, сударь, мне не за что вас прощать, ведь вы человек свободный, и даже если бы решили не являться ко мне с визитом, то никоим образом не нарушили бы правил приличия. Но в этом случае вам не стоило дважды проезжать под моими окнами.

– Прошу прощения, мадам, – сконфуженно ответил на это Семилан.

– Вы живете неподалеку от Бореша? – спросила вдруг Эрмина.

– Нет, мадам.

– Но в тот вечер вы, помнится, говорили, что ваш дом буквально в двух шагах.

– В действительности, мадам, я солгал.

– Солгали? Но с какой целью?

– Вы больше не нуждались в моих услугах, дорога была безопасной до самого Бордо, к тому же я не желал принимать ваше приглашение сесть к вам в карету.

– Ничего не понимаю.

– Боже мой, мадам, мне очень трудно сказать вам правду.

– Почему?

– Потому, – сказал Семилан, улыбаясь еще шире.

– Ваше «потому», – ответила Эрмина, – относится к той категории причин, прибегать к которым позволительно лишь хорошеньким дамам.

– Других я вам назвать не могу.

– Если у вас, господин де Самазан, есть какие-то тайны, знайте, что я достаточно деликатна, чтобы не пытаться их у вас выведать. Давайте так – я вам ничего не говорила, и поставим в этом вопросе точку.

Эрмина сделала вид, что поверила Самазану, будто в тот вечер он явился в Бореш на любовное свидание. Но бандита это никоим образом не устроило, и он вновь торопливо заговорил: – Мадам, полагаю, вы оказываете мне честь, принимая за героя какого-нибудь романтического приключения. Но уверяю вас – это не так.

– Но тогда как, сударь, вы там оказались?

– Ах! Этого я вам сказать не могу.

– Обычно в десять часов вечера человек не отправляется на прогулку по большой дороге, особенно если туман настолько плотен, что его хоть ножом режь, а в округе рыщет банда разбойников.

– Но мадам, ведь господин де Кастерак тоже оказался там в одно время со мной.

– Да, вы правы. Но господин де Кастерак без утайки рассказал мне, зачем явился в те гиблые края.

– Мадам, – продолжал Семилан, взаправду заливаясь краской, поскольку актер из него был отменный, – вы будете последним человеком, которому я расскажу, почему там оказался.

– Что вы хотите этим сказать?

Семилан смущенно молчал.

– Ах! – воскликнула мадам де Сентак, взрываясь раскатом хохота. – Какая забавная буффонада! Господин де Сентак, неужели вы хотите сказать, что любите меня?

– Мадам! – воскликнул бандит, искусно имитируя верх замешательства.

– Боже, как же вы меня рассмешили! По всей видимости, вы, будучи человеком скромным, тайком отправились туда, чтобы увидеть, как я буду проезжать мимо в тумане. Желали бескорыстно… бросить на меня взгляд и умереть, да?

И Эрмина расхохоталась от всей души.

– Ну полно, господин де Самазан, простите мне этот приступ веселости, но, согласитесь, он был вполне оправдан. Мне не нужны ваши секреты, но вы, в свою очередь, тоже окажите любезность и не смейтесь надо мной.

Веселое настроение дамы и то, как жизнерадостно она восприняла первые признания бандита, пришлись ему по душе.

«Ну вот, – сказал он про себя, – лед тронулся, теперь я могу двигаться вперед».

Семилан, несмотря на будто приклеенную к устам улыбку, прекрасно умел напускать на себя несколько неловкий вид скромника, о котором говорил Сентак, и поэтому тут же изобразил смущение.

Эрмина все никак не могла отсмеяться.

Наконец к разбойнику, по-видимому, вернулось самообладание, он обратился к своей грациозной собеседнице и сказал: – Мадам, вы простите меня, если я скажу правду?

– Какую правду?

– Настоящую.

– С удовольствием! Более того, я настоятельно прошу вас сделать это, потому как догадываюсь – за всем этим скрывается некая история, возбуждающая мое любопытство.

– Мадам, я запомню ваше обещание и сейчас все расскажу. Должен признать, что во время нападения разбойников я оказался рядом с вами отнюдь не случайно.

– Ну, вот видите!

– Я знал, – вел далее свой рассказ Семилан все более и более неуверенным тоном, – что в тот вечер вам предстояло вернуться домой из принадлежавших вам владений.

– Так оно и было. Кто же вам об этом сказал?

– Мне и дальше от вас ничего не скрывать?

– Разумеется.

– Ну так вот, мадам! Знайте, что в Бордо и его окрестностях многие молодые люди проявляют к вам живейший интерес.

– Ко мне?

– Да, они вас жалеют.

– Ах, боже мой, в чем же заключается причина этой вселенской жалости?

– Все боятся, что вы несчастны.

– Это касается только меня.

– И при мысли о вашей восхитительной красоте, об ореоле трогательной грации, который вас окружает…

– Господин де Самазан! – воскликнула Эрмина, строго глядя на гостя.

– Вы, мадам, велели говорить правду, я вам ее и говорю.

Мадам де Сентак очень хотелось улыбнуться, но делать этого она не стала.

– Впрочем, это вступление требовалось лишь для облегчения понимания того, что я намереваюсь сказать вам сейчас.

– С комплиментами покончено?

– Да.

– В таком случае продолжайте.

– Таким образом, в Бордо, так сказать, есть целая партия молодых людей, которые вас любят и жалеют. Большинство из них готово отдать за вас жизнь, подобно тому как тулузцы в свое время пошли бы на смерть ради Прекрасной Паолы[13]. К их числу принадлежу и я.