Пташка - Уилльям Уортон

— Садитесь, Альфонсо.

Альфонсо! Черт бы его задрал! Никто, даже мать, не называет меня Альфонсо. Хотелось бы мне узнать его дерьмовое имя. А то на черной табличке, стоящей на краю стола, только инициалы — гл. вр. Г. О. Вайс. Меня так и подмывает спросить, что означает Г., уж не Говнюк ли, но решаю не нарываться на неприятности. В конце концов, это просто его работа. Только вот делал бы он ее получше.

Черт возьми, ни один действительно хороший специалист не стал бы служить в этом вонючем армейском госпитале. Будь он хотя бы туда-сюда, носил бы военно-воздушные нашивки. Готов спорить, любой недоделанный психиатр из ВВС сумел бы помочь Птахе куда лучше. Вот был бы номер: они целыми днями имеют дело с ребятами, которые не желают летать, а тут парень, который об этом только и мечтает. Правда, хочет это делать без самолета.

Он все еще мне улыбается. Интересно, сколько времени он репетирует перед зеркалом? Ну что ж, раз он затеял такую игру, поиграем в нее. Должно быть, он редко имел дело с сицилийцами. Два сицилийца могут провести весь день за столом, улыбаясь друг другу, беседуя о погоде и рассказывая, как друг другом восхищены. И в то же время знать, что в вино, налитое в стакан третьего парня, сидящего с ними, подмешан яд; и держать под столом наготове раскрытые ножи; и не обращать внимания на то, что еще трое наставили на их гостя готовые выстрелить ружья. И при этом не сомневаться, что этот малый тоже не промах и в состоянии ответить им тем же. Большинство сицилийцев люди по-своему ненормальные; должно быть, это объясняется тем, что многие поколения их провели жизнь на солнцепеке, да еще когда-то смешались с финикийцами, греками и римлянами. Так что я принимаю его игру. Улыбаюсь до самых ушей — жаль только, что бинты несколько ослабляют эффект. Так что приходится все-таки вступить в разговор, который я начинаю вежливо и издалека.

— Что побудило вас заняться психиатрией, сэр?

Никакого эффекта. Должно быть, он сицилийский еврей.

— Я хочу сказать, сэр, что вы, возможно, решили стать психиатром еще в школе, но, может быть, это просто свалилось вам на голову, как иногда бывает в жизни? Да, сэр?

Вайс что-то мычит в ответ. Вообще-то вопросы совершенно безобидные. Он наклоняется вперед, наваливаясь на стол и облокачиваясь на него.

— Видите ли, Альфонсо, это произошло в медицинской школе, собственно говоря. Ведь вы знаете старый анекдот о том, как человек становится психиатром?

Я-то знаю, но хочу, чтобы он сам рассказал. Так что:

— Нет, сэр.

— Говорят, психиатрами становятся еврейские мальчики, которые хотят стать врачами, но не выносят вида крови.

Просто великолепно. Не знаю, какой реакции он от меня ожидал, но я смеюсь. Смеюсь чуть-чуть слишком долго. У большинства сицилийцев «вмонтирован» деланный, фальшивый смех, которым они могут пользоваться всякий раз, когда им понадобится. Они могут засмеяться на собственных похоронах, если это окажется выгодным. Этот смех может обмануть любого, кто не сицилиец.

— Хороший анекдот, сэр! — Но я вовсе не собираюсь под него подлаживаться, а потому говорю: — Однако серьезно, сэр. Как получилось, что вы заинтересовались чокнутыми и придурками настолько, что это стало вашей профессией?

— Понимаете ли, Альфонсо, в моей работе далеко не все связано с отступлениями от нормы. У многих людей есть что-то, что их тревожит, и я могу помочь им справиться с этим, а значит, сделать их жизнь лучше.

— И армия платит за это, сэр?

Он словно охотник, подбирающийся к дичи. Настоящий скользкий сукин сын. У него так и чешутся руки забраться ко мне под черепушку. Только не знает, как это сделать.

— Армия не так уж плоха, сержант. Война всегда не слишком приятное дело, но армия заботится о тех, кто в ней служит.

— Уж обо мне-то она позаботилась, это точно. — Я смотрю ему прямо в глаза. Он не так уж плох: только улыбается мне в ответ.

— Расскажите мне что-нибудь, Альфонсо. Например, каким был ваш отец.

— Он и теперь жив, сэр.

Вайс заглядывает в бумаги, стопкой лежащие у него под ладонями. Я знаю, что там не может быть ничего такого, — во всяком случае, о моем старике в них ничего нет. Он опять разыгрывает из себя психиатра.

— Ах, да. Я хотел сказать, расскажите, какой он.

— Мировой мужик, сэр! Мы с ним всегда были как два кореша. Вместе ходили в походы, ночевали в палатке, и он учил меня делать модели самолетов. Ну и все такое. Он действительно потрясный мужик. И, кстати, обожает мою мать. Ну а та лучшая в мире из матерей.

Может, здесь подошло бы несколько строк из «Джека Армстронга», вот уж действительно настоящие стихи о настоящем американском парне.

— Ну да, конечно. А чем твой отец зарабатывает на жизнь, Альфонсо?

— Выполняет задания городского совета, сэр. Чистит канализационные трубы. Называет себя водопроводчиком, а на самом деле весь день перелопачивает дерьмо. Приходит домой поздно вечером, принимает в подвале душ и скребет себя при этом большой жесткой щеткой, какой пользуются в прачечных. Его ногти всегда острижены так коротко, что можно подумать, он их обкусывает. Это чтобы под них не попадала грязь, сэр. Когда он выходит в столовую обедать, вы ни за что не догадаетесь, что он весь день простоял в дерьме. Он просто грандиозный мужик, сэр. Я никогда не слышал, чтобы он хоть раз пожаловался. И все, что отец заработает, он отдает матери. Мы бедны, однако понимаем, что такое чистота и достоинство, сэр. Мы рады, что нам выпал шанс жить в такой великой стране, как наша.

Здесь хорошо бы подошла бодрая песенка «Кого же видим мы, так то ж сиротка Энни». Может, сказать ему, что у меня есть необычная собака — с дырками вместо глаз?

При всем при этом я сохраняю абсолютно серьезный вид. Вот что значит сицилийская кровь. Дядя Ники смог бы мною гордиться. На этой войне дядя Ники нажил целое состояние. Он покупает подписанные настоящими докторами справки о наличии аллергии за пять сотен баксов и наваривает на каждой из них тысячу. Некоторые из них просто гарантируют получение белого билета. Есть у него и другой «бизнес». Он завел «клинику», в которой можно получить качественный перелом руки. Солдаты заявляются к нему в конце отпуска, и он ломает им руки за деньги. Тогда они уже не подлежат отправке за пределы США и расстаются со своими частями. Когда вы туда приходите, он вам дает наркоз и подводит к небольшому устройству, похожему на гильотину, только вместо лезвия у нее здоровенный кусок свинца с тупым краем. Бух! Пока ты приходишь в себя, твоя рука уже в гипсе и на перевязи. И ты получаешь рентгеновские снимки, справку с подписью доктора и вообще все, что нужно. Ноги он тоже ломает, но это сложней и опасней. С руками у него получается лучше. Если бы мне разрешили съездить домой в отпуск до окончания этой гребаной войны, я бы тоже сходил к нему. Ники сделал бы мне это бесплатно. Но фрицы его превзошли: тоже ничего не взяли, а кроме того, я буду получать пенсию. Интересно, поверит ли всему этому Вайс, если я ему расскажу.