Человек отменяется - Александр Потемкин

Весеннее солнце коснулось горизонта. Красноватые лучи прятались в траве, густых ветках молодых берез, каменной балюстраде дома, возведенного по проекту господина Гусятникова. По центру лужайки, на которой предполагалось выстроить будущих холопов для отбора, проходила известковая линия. Какое-то необычное чувство охватило Ивана Степановича. Первый раз в жизни ему придется выбирать, точнее покупать, живые души! «Ах, ах! Прямо скажу: волнующее это занятие — приобретать людей! Становиться их владельцем! Повелителем! Я приготовил лорнет в традициях русских помещиков, разглядывающих живой товар. Рядом с собой за стол усадил писца — для инвентаризационного учета поступивших холопов. Отвернулся, чтобы не смотреть на выгрузку крепостных. И стал ждать. Кто же это будет, какие рожи начнут соблазнять меня извращенными сюжетами?» — эта мысль настойчиво сверлила его. Он услышал, как ворота усадьбы отворились и к стоянке стали подкатывать машины. Потом до слуха донеслись команды: «Вылезать!» Чуть позже: «Строиться на лужайке в один ряд. Носками касаться белой линии! Все лицом к особняку».

— Господин Гусятников, — обратился один из менеджеров фирмы высоким девичьим голосом, — публика построена. Можете приступать к отбору!

Парню было лет двадцать пять. Худой, с длинной шеей; костюм висел на нем мешковато, а галстук, казалось, начинался с острого кадыка. Он был возбужден, скован, но явно хотел понравиться, поэтому старался широко улыбаться. Его длинные, неровные зубы вызвали у Ивана Степановича горькую гримасу. Другой, грузный, мускулистый тип, видимо, начальник отряда рекрутов, стоял поблизости. В руках он держал какой-то длинный черный предмет.

— Остается уточнить несколько деталей, — сказал Гусятников. — Оставьте меня одного, мне необходимо поразмышлять, чтобы сделать подумать. Сколько из трехсот душ мужчин?

— Сто семьдесят три.

— А средний возраст в партии?

Молодой менеджер вытащил из папки лист бумаги, напряженным взглядом пробежал по нему и растерянно, заикаясь, прочел: «У женщин — тридцать три года, у мужчин — сорок один. Врачебный осмотр не проводился».

— Что у меня, обитель для пенсионеров? — нахмурил брови Иван Степанович. — Ваш «Жирок» обещал другие параметры. Ну, ступай во флигель, там тебя чаем напоят. А я займусь делом. Да, убери этого типа с электрошоком. Он что, начальник охраны? Пусть сядет в автобус и не показывается. У него видно о себе высокое мнение.

Иван Степанович подошел к правому флангу шеренги. Первым стоял мужик азиатской наружности лет шестидесяти. Заросший, седой, но вполне крепкий. Господин Гусятников долго смотрел на него в упор. Он решил говорить сухо, даже строго, чтобы крепостной сразу признал в нем настоящего феодала. Когда тот смутился и отвел взгляд, Иван Степанович, нахмурив лоб, спросил:

— Ты кто, откуда?

— Каюлов, Омархан, из Таджикистана.

— Знаешь, как переводится на русский язык название вашей столицы?

— Да! Душанбе на фарси — это понедельник.

— Как так? Столица, а названа так неуклюже: «Понедельник»?

— Старая история, — таджик довольно хорошо говорил на русском, — несколько сотен лет назад город организовывался вокруг базара. А базар проводился каждый понедельник. Так надолго и осталось это имя…

— Что хочешь?

— Ищу работу. Приму любые условия. У меня семья, много детей и внуков, а кормить их нечем.

— Профессия есть?

— Да, господин, я инженер.

— Условия найма знаешь?

— Да. Сто долларов в месяц и питание.

— Хватит?

— Если буду посылать ежемесячно семье сто долларов, то мои двенадцать человек смогут нормально есть. В этих условиях мне самому деньги не понадобятся. Я буду знать, что семья обеспечена самым необходимым.

«Что тут скажешь, — подумал Гусятников, — он прав. Светлый мужик, заботится о семье. Что же мне с ним делать? Испытать его на прочность? Понять, насколько он побежден обстоятельствами? Действительно ли уже законченный раб или еще гордый человек? Предлагать что-то из арсенала задуманного пока не хочется. Время еще есть».

— Говорят, молодые таджички очень красивы, но уже к тридцати годам теряют свою привлекательность. Так это или нет?

— Да, господин, похоже что так.

— Хочу дать тебе хорошо оплачиваемую работу, — начал Иван Степанович, отведя Каюлова в сторону от шеренги. — Ты можешь стать моим агентом в Таджикистане. Зарплата у тебя будет пятьсот долларов в месяц, в распоряжение получишь автомобиль с водителем, станешь жить в семье. Как, а?

— Вы шутите.

— Нет!

— Конечно, согласен! — немолодое лицо таджика озарилось. Он на миг задумался. — А какие обязанности у вашего агента?

— Находить самых красивых девушек в Таджикистане, выкупать их у родителей и направлять ко мне. Несложная работа, почти интеллигентная.

— Что же в ней интеллигентного… — понизив голос, в сторону сказал Каюлов. — А что они у вас будут делать? Какая работа ждет их?

— Хочу создать гарем. Год поживут у меня, потом продам их дальше, у меня много друзей, которые могут заинтересоваться таким товаром. А ты подготовишь новые кадры.

Иван Степанович вдруг заметил в Каюлове странную, какую-то восточную задумчивость. Русские так в себя не погружаются. «О чем это он вдруг размечтался? — пронеслось в голове Гусятникова. — Неужели я в самую точку попал, и мой холоп грезит о будущих удовольствиях? Еще бы! Жить на солидную зарплату, шофер, автомобиль, рядом домочадцы. Что еще необходимо человеку? Интересно его теперь послушать. Какими словами он станет описывать свою новую жизнь? А получится ли у меня исповедовать? Я ведь привык слушать лишь самого себя! Но попробовать надо. Больно хочется испытать мужика. Что он за субъект? Какой из него холоп? Или лучше отдать его на развод приятелям?»

— Это не гарем… Таких правил в гареме нет, — с оскорбленным видом заговорил таджик. — Гарем — это большая семья. А из семьи никого не продают. Нет, извините, я такой работой не интересуюсь. Ни за какие деньги не соглашусь. На старости лет не пристало заниматься греховным делом. Простите, господин. Я не вправе свой народ считать товаром. Поймите бедного инженера. Мне нужна другая работа. Я готов копать, стряпать, выращивать скот, работать на стройке, заниматься овощеводством, быть охранником. Агентом никак не смогу. Честное слово, не соглашусь.

Чрезвычайный интерес вызвал таджик у Гусятникова. «Ох-ох, как мне захотелось умертвить свою жалость, растоптать человечность, выключить в себе душевный свет справедливости! — подумалось Ивану Степановичу. — У новых русских один цинизм в голове. Даже голых баб с цинизмом разглядывают. Не силиконовая ли у тебя грудь? А твое интимное место — не рукотворный ли это орган доктора Саркисяна? Полный душевный разврат. Для волков законы не пишут. Впрочем, испытание не должно так просто заканчиваться. А если дать этому жителю Предпамирья мой капиталец? Получи он мои возможности, мое место — как бы он сам со мной разговаривал? Как, а? Нет, не от злобы сердца ставлю я этот вопрос, а исхожу из реального бытия человеческого. Я не собираюсь жить без твердого убеждения, что весь народ земной, то есть каждый индивид, сам или с помощью науки поднимет свой айкью хотя бы до ста. Иначе страшно было бы, страшно и скучно. Зачем тогда вообще жить? Простой вопрос: среди кого жить? Именно поэтому такие мысли теперь лезут в голову. Ведь бедному, нищему легче от соблазнов удержаться, чем нашему брату. Сомнения у меня имеются: как это обычный человек может сохранить невинность разума, невинность помыслов, обладая огромным деньгами? Известно же, что в мире проживает уже более десяти миллионов людей, владеющих капиталом в сто миллионов долларов. Может, потому этот мир так быстро и так невыносимо сильно портится? Богачи воспринимают денежные раны буквально как смертельные в отличие от людей со скудными финансовыми ресурсами, которые на эти ранения вообще не обращают внимания. Нет, чтобы ненавидеть людей, надо прежде всего презирать самого себя. Без такого старта невозможно пройти новую дорогу. „Я тебя ненавижу, Гусятников! Гнусная ты личность! Б-рр!“