Человек отменяется - Александр Потемкин

— Когда прикажешь получить гонорар, Иван Степанович? — доверительно поинтересовался Мошкаркин. — Ведь нам пора прощаться. Но помни, я буду отстаивать твои интересы лишь наполовину. Ты же только половину оплатил. Не удастся помочь твоей фирме отстоять собственность, пеняй на себя. Следующий раз подставляй не плечо, а спину или даже лучше и безопаснее — всего себя. Понял? Значит, как гонорар доставят?

«А уже попятился назад прокуроришка. Я давеча так и подумал. Любопытно, как же будет дальше разворачиваться интрига», — про себя усмехнулся предприниматель. Впрочем, сказал он совсем другое: «Лапский сегодня же вечером подвезет сверток. Прямо на городскую квартиру».

— Надеюсь, адресок не забыл, — предупредительно заметил Мошкаркин. — У тебя в сознании, господин Гусятников, действительность окрашена лишь в зеленый цвет, а домик мой серенький, неприметный. Как бы не напутать? Ведь с таким, как у тебя, богатым воображением не мудрено посылку передать кому-нибудь другому. Словом, не мне в Хамовники на Ефремова, а какому-нибудь Сусликову на Большую Ордынку… — с неопределенной усмешкой бросил он и поспешил добавить приятельским тоном: — Шучу я, шучу, Иван Степаныч. Без смеха в наших делах ну никак нельзя. Прощай!

«Без добродетели и высшей, интеллектуальной цели владеть богатством совершенно бесполезно, — думал Гусятников. — Нелепо все это! О чем я недавно мечтал? Построить феодальную деревушку на Орловщине? Для чего? Для эксперимента? А что являлось бы характерной добродетелью для феодализма? Одарить человека пищей, теплом, одеждой… то есть самым необходимым, в чем прежде всего нуждается живое существо. Неужели это все? Но если я предоставляю самое важное, то от осыпанного немудреными дарами вправе ждать того же, что и мне необходимо, без чего даже существование не мыслю. В свое время им постоянно приходилось доказывать правителю самые глубокие верноподданнические чувства. А мне чего такого хочется, чтобы сердце радовалось? Чтобы полноту жизни почувствовать? Чтобы желание жить не увядало? А? Нет-нет, хочется не просто купить удовольствие, а по осознанной убежденности дающего это удовольствие получить, чтобы все, что мне преподносится, от самого нутра шло. Чтобы его душа трепетала, исполняя фантазии извращенного гусятниковского ума. А хватит ли у них силы? Ведь в голову мне лезет черт знает что, аж самому нередко страшно становится. Бр-бр-р! Вот построил я семь хуторков, по семь хат, в каждом. Типичные хаты той далекой поры. Даже комфортнее. В каждой современный туалет, ванная в кафеле, а парная из липовых срубов. Я больше о себе думая, выстроил. Я-то в каждой избе частенько бесноваться мечтаю. Меня-то семь смертных грехов всегда в мыслях возбуждают. Грех — это злоупотребление разума, снятие с себя табу на любое проявление воли. Такие мысли и вынудили строиться. Крепостными обзаводиться, не какими-нибудь воображаемыми, а самыми настоящими. Хотелось понаблюдать, какой у человека слой человечности. А? Сколько он стоит, какова цена его ломки, сколько шагов от нее до ярости, до смертных грехов, до звериной ненависти. Старец Филофей подсказал Ивану Третьему строить Третий Рим, так вот, его слова и меня преследовать стали. «Строй Третий Рим, Иван! Да, что медлишь-то? Строй! Строй! Державность, крутой нрав в себе воспитывай. Без них Россию не построишь!» В последнее время этот Филофеев наказ меня постоянно, даже навязчиво, преследовал. Куда ни шагну, везде этот голос звучит, да так грозно, что приходилось даже прятаться, руками плотно уши закрывать. Пара стаканов водки «Большой» всегда надежно укрывала меня от его навязчивости. Но я все же решил строиться. Не то что пошел на попятную, нет, сам захотел, размечтался, глубоко почувствовал эту необходимость. А сопротивлялся лишь потому, что всегда противился играть под чужую режиссуру. Если бы голос Филофея меня не преследовал, я бы, может, даже быстрее обстроился. В общем, после того как наконец решил, довольно быстро возвел поместье. И назвал его «Римушкино». Сорок девять изб для крепостных, каждая хата на двоих, один терем для собраний и совместных мероприятий да два особняка. Один для раздумий, чтения и уединения, другой для реализаций фантазий моего извращенного сознания. Прислуга разместилась рядом со мной. Я вспомнил об этом потому, что жду приезда крепостных. Фирма «Жирок» должна вот-вот предоставить мне на выбор девяносто шесть душ из трехсот. Деньги они стоили, конечно, смешные, незаметные. Сто долларов за каждого брала фирма и по сто долларов ежемесячно, плюс пища, теплое жилье и одежда — вот во что обходились бы холопы. Везут их пятью автобусами. Первым выбираю я. Других разберут приятели, увлекшиеся моей идеей. Но если они желали оставить у себя не больше пятнадцати-двадцати крепостных, то я организую «Римушкино» с размахом фантаста, с убеждением богатея, желающего развеять иллюзии, будто человек это что-то замечательное, прекрасное и вечное. Именно такую сверхзадачу я ставлю перед собой! Иначе говоря: я вкладываю деньги в потеху для собственного ума, в эксперимент, который должен доказать: несовершенный интеллект куда страшнее, чем ярость зверя. Чем не генетическая программа хищника. Чем не вероломство стихии! Уж я заведу все, что необходимо для академического исследования себя самого и своих собратьев. У меня будет местная администрация: мэр, милиционер, прокурор, священник, могильщик. Я серьезнейшим образом задумал миниатюрный российский городок, «римушкинскую империю» — с феодальным укладом, но современной системой управления».

Оригинальный проект взбудоражил воображение господина Гусятникова. Ему захотелось по-новому унизить себя и человека вообще, превратить его в марионетку собственного взбалмошного сознания. Высокомерных особ он задумал подвергнуть унижению и насмешкам. Возвеличивая ничтожных, мечтал проследить трансформацию их ментальности. Задался целью затрахать самых невзрачных, невостребованных, зато любвеобильных посадить на голодный сексуальный режим. Вздумал до отвала закормить толстых, терзать голодом тощих, покровительствовать насильникам, карать доброту. Одним видом изысканных деликатесов вызывать у холопов рвоту, способствовать буйному выражению чувств у флегматиков, запрещать вольнодумство интеллектуалам. Реализовывать политические амбиции примитивов, но оставаться глухим к социально ангажированным. Чтобы общность чувств и интересов не развивалась, а таяла, господин Гусятников отработал в уме тесты на отчуждение, на неуемный рост самолюбия. Мечталось так безудержно, такие несчетные вариации самого невероятного рода накатывали на него, что Иван Степанович впал в эйфорию. Хотелось жить и экспериментировать. Но что больше всего поразило его в финальной части приготовлений, это что старец Филофей, неизвестно откуда узнавший все подробности его затеи, стал являться ему и басом выкрикивать: «Давай, Иван! Верю в тебя. Я подскажу тебе много любопытного. Ты не знаешь, да и народ забыл, как проводили время наши бояре. Почерпнешь многое из прошлого». — «Да отстань от меня! — смеялся господин Гусятников. — Разум шагнул далеко вперед, чему тут у вас научишься? Проваливай, не приставай».

После таких не совсем дружеских приветствий старец действительно куда-то надолго исчезал.

С ужасом и восхищением Гусятников ждал автобусы фирмы «Жирок». С ужасом, потому что не знал предела своей извращенности. Мысль, что все окна и двери, все клетки и атомы его воспаленного «я» широко открываются под натиском необузданных страстей, воодушевляла Ивана Степановича Он мечтал заглянуть в сокровенную глубину разума, в тайники сознания. Торопился выявлению своей тайной сути, и это обстоятельство наполняло его восторгом. Ему чрезвычайно важно было понять, до каких пределов жестокости или ложной доброты он сможет дойти. На каком этапе извращений разум заставит его остановиться. Что не сможет произнести язык, на что не поднимется рука, какой выкрутас вызовет полнейшую импотенцию Ивана Гусятникова? На котором витке он скажет самому себе: «Хватит! Хватит! Этого я уже не смогу позволить! Когда напряжение в сети возрастает, пробки выбиваются, наступает темнота. Может что-либо подобное произойти с ним? Непереносимые нагрузки отключат источник энергииего, и мрак надолго поселится в нем. „Римушкино“ станет местом моей катастрофы, — неожиданно пронеслось в голове. — А холопы разбредутся по Орловщине? Пусть все произойдет так, как произойдет. Я готов к самой невероятной развязке. Теперь мне все равно. Свойства Упорство свободной воли интригуют меня, испытание злом возбуждает как никогда ранее. Кем ты окажешься, Иван Степанович? Если плюешь на все смертные грехи, то не приближаешься ли к собственному апокалипсису? Юань (yuan) в переводе с китайского — источник всех начал. Но почему же этим словом нарекли деньги, эту негативную субстанцию? Не потому ли, что мудрые китайцы считают: деньги, капитал вообще, кладезь всего порочнейшего, а порочное основа человеческого. Ведь что я без денег? Тьфу! Тьфу! Xiao-ren! Ничтожество! Какую линию жизни выстроил бы я, не имея капитала? Забулдыга, чиновник, вор, мелкий торговец, мошенник, искушаемый пороками учитель? Русский человек не способен на жизнь среднего класса, на законопослушание. Игры воспаленного разума не позволят ему вести образ жизни европейского середнячка. Нам крайности нужны, страсти великие. Пронизывающая всю суть человеческую любовь, всепоглощающая ненависть должны обуревать нас, или русская рулетка постоянно соблазнять роковым выстрелом нагана: быть или не быть Ивану Гусятникову! Нестерпимо хочется играть, находиться в вечном поиске пути в неведомое, постоянно менять направление бесплодных мечтаний. Но играть по-крупному, с размахом, позволяет лишь приличный капитал. Слава богу, он у меня имеется. Ну вот, появились автобусы. Нет, только два, а не пять, но еще несколько машин с открытым кузовом. Везут! Везут холопов! Впереди на BМW едут представители фирмы „Жирок“. А номарка-то потрепана.