Музыка любви - Анхела Бесерра

До самого конца года Андреу и Аврора, каждый в своем режиме, не переставали навещать ее. Аврора изобрела метод пробуждения ее памяти — всякий раз баловала Клеменсию колумбийскими деликатесами: оказалось, через вкусовые рецепторы можно проложить тропинку в прошлое и выманить на свет драгоценные эпизоды, пережитые за годы дружбы с ее матерью, — некоторые Клеменсия доверчивым шепотом излагала ей на ушко, краснея, как юная барышня. Однажды, допивая горячий шоколад, принесенный Авророй в термосе, и подбирая ложечкой растекшийся сыр со дна чашки[14], она припомнила пословицу:

— Любовь без поцелуев все равно что горячий шоколад без сыра...

— А любовь без рассудка все равно что мясо без соли, — машинально ответила Аврора фразой, слышанной от матери.

— Знаешь, Соледад... Самое незабываемое в моем Элизео — его неугомонные руки, вечно шарившие у меня под юбкой в поисках... цветочка. — Тут Клеменсия лукаво потупилась, как девчонка, пойманная на шалости. — Ах... мы предавались страсти, себя не помня, пока не послышались шаги черной жницы с косой. Это и есть любовь, а не то, что показывают в этом безмозглом ящике — Она кивнула на телевизор. — А ты? Доколе будешь любовь откладывать? Пока тобой черви не примутся закусывать? Довольно, не тяни! Будто не знаешь, что время — стервятник, кусочек за кусочком крадет у нас жизнь... А есть еще немножко? — Клеменсия протянула чашку. — Вкуснота, оторваться невозможно.

Аврора уже усвоила, что главное для поддержания осмысленной беседы — добавка, и потому всегда приносила двойную порцию; едва кончались яства, тут же отключалась и память.

С наслаждением причмокивая, Клеменсия продолжила:

— Подумай только, как поздно ты его нашла. Всю жизнь ждала, когда сможешь назвать его своим. Ах, душенька, глупой курицей будешь, если упустишь такое блаженство. Вот сейчас — что ты со мной время тратишь? Ступай! Не откладывай на завтра того, с кем можно лечь сегодня. Принесешь мне снежки с курубой в следующий раз?

— Принесу, все что хочешь принесу.

— Только им не давай. — Старушка неодобрительно покосилась на медсестер. — Они у меня все отбирают, обжоры ненасытные.

Вот так проходили ее визиты в дом престарелых. Обрывки историй, где не хватало самого интересного — участия Соледад. Тем не менее Аврора уже догадывалась, что ее мать знала Жоана давно... очень-очень давно, и это как-то связано с его удивительными сонатами.

Кроме того, каждую неделю она ходила на квартиру Дольгута, где инспектор с нетерпением ждал очередного концерта. Аврора и инспектор подружились и чувствовали друг друга настолько, что им даже не было нужды заранее назначать встречу, — пианистка и ее верный слушатель, неизменно присутствовавший на ее концерте, если только его не вызывали по неотложным служебным делам. После первого такого вечера тет-а-тет Аврора нашла под мягким сиденьем скамеечки у рояля стопку рукописных партитур, создатель которых был не иначе как ювелиром музыкальной композиции. Нотным станом служили листы обычной бумаги, разлинованные от руки полустершимися за давностью лет чернилами. Искусное сплетение нот болезненно подчеркивало нарочитое отсутствие «фа». Каждый последующий концерт Авроры посвящался воскрешению на старом рояле одного из сочинений Жоана.

Бывали дни, когда Аврора ощущала присутствие матери так отчетливо, что, казалось, вот-вот сможет ее обнять. Ее аромат витал повсюду: в гостиной, в спальне, на кухне, — пропитывал воздух, поднимался с музыкой от клавиш. Рояль словно призывал ее, не давал уйти. В этом доме Соледад продолжала жить. Но если Аврора убедила себя, что здесь она воссоединяется с матерью, то жители квартала не сомневались, что это дух старого Дольгута бродит по дому и играет свои сонаты. Сердобольные соседи молились за упокой его души, а Кончита Маредедеу даже заказала в церкви панихиду. Потому-то никто не осмеливался ни проверить, в чем дело, ни даже подойти к двери, что позволяло инспектору и Авроре беспрепятственно встречаться. Завороженная музыкальной находкой и ощущением близости Соледад, Аврора решила продолжать эти встречи по меньшей мере до тех пор, пока не разучит как следует все сонаты.

Ульяда, со своей стороны, всякий раз приносил с собой конверт с фотографией Соледад и Жоана и всякий раз собирался вручить его Авроре на прощание. Но страх потерять ее в последний момент брал верх. Под влиянием Авроры его этические принципы претерпевали странную трансформацию. Влюбленный, как мальчишка, в ее тонкую красоту и доброе сердце, он испытывал на себе эффект цитадели: чем ближе подходишь, тем очевиднее неприступность стен. Он считал себя недостойным — пусть положением в обществе они равны, но глубина и цельность натуры возводят ее на недосягаемый для него уровень. И он привыкал довольствоваться ролью ненавязчивого хранителя ключа к волшебному месту, где поныне обитает дух ее покойной матери. Магия этого дома не обошла стороной и инспектора: он почти физически чувствовал здесь не только присутствие двух необыкновенных стариков, но и ни с чем не сравнимое, безраздельное господство подлинной любви. С каждым разом все труднее становилось уходить, все сильнее влекло обратно.

От детектива Гомеса, продолжавшего расследование, не укрылось, что Ульяда и Аврора Вильямари потихоньку наведываются в жилище старого Дольгута, и после первого же раза он сообщил об этом Андреу. Тот поначалу не придал значения его словам, только попросил уточнений, которые последовали довольно быстро. Теперь ясно, зачем Авроре понадобилась квартира отца: детектив, отыскавший удобную щель в деревянной стене, прослушал концерт от начала до конца и позже не упустил в своем докладе ни малейшей детали. Андреу так понравилась ее затея, что он решил — пусть себе ходит, хоть и в нарушение закона; это будет его тайный подарок удивительной женщине, в которой все, кроме дешевой одежды, кажется ему совершенным.

Единственное, что ему в этой истории оставалось непонятно, — это роль инспектора, но с выводами он не торопился. В последнее время жизнь то и дело напоминала ему о том, что чужая душа — потемки, и видимость, как правило, далека от действительности. С тех пор как начался его поиск правды об отцовском прошлом, почва так и норовила уйти из-под ног. Повсюду обнаруживались новые оттенки бытия, не имеющие для него названия, и явно не учтенные в правилах, по которым он привык жить, — сначала один, а затем с супругой, незнакомкой, посещающей с ним под руку клубы, театры и светские приемы. Ему было, по правде сказать, совершенно безразлично, чем она занимается или не занимается — лишь бы не роняла их достоинство в глазах общества. «В глазах общества» означало в данном случае — в глазах его тестя, который, несмотря на почтенный возраст и замужество дочери, по-прежнему распоряжался семейным состоянием. Андреу женился (а точнее, его женили) на Тите, подписав брачный контракт, строго предписывающий раздельное владение имуществом, и он никогда об этом не забывал.

Уже несколько месяцев они жили, практически не прикасаясь друг к другу, за исключением считанных случаев, когда жена сама проявляла инициативу. Обычно же два тела на шелковых простынях лежали неподвижно, как холодные каменные изваяния, но Андреу делал вид, будто ничего не замечает. На любовника Титы тем временем ласки и подарки сыпались как из рога изобилия. Музыкальные занятия Борхи позволяли его матери не торопиться домой. Увлечение сына развязывало ей руки; она даже предложила Авроре за дополнительную плату продлить время урока.