Музыка любви - Анхела Бесерра

Вышла она бледная как полотно и поспешила укрыться от пристальных взглядов в объятиях матери. Та же намеревалась потихоньку увести ее, чтобы в свою очередь подвергнуть безжалостному допросу. А потому постаралась сбить мужа со следа:

— Это дамские дела, Бенхамин. Ты же знаешь, что наша малютка вот-вот станет женщиной. Правда, душенька?

Соледад молча кивнула, прижимаясь к ней еще крепче.

Пубенса ясно видела: тетушка что-то задумала. Ее внезапное сочувствие и стремление остаться наедине с Соледад продиктованы не только естественной материнской заботой. Как же защитить или хотя бы предупредить кузину? Она попыталась было пойти с ними, но Соледад Мальярино не позволила.

— Оставь нас ненадолго вдвоем, дорогая.

Бенхамин, заметно успокоившись, принялся в деталях описывать Пубенсе встречу художников, организованную без ведома прессы. Настали неспокойные дни, европейские страны готовились к худшему. Это было прощание: многие деятели искусства считали своим долгом принять участие в надвигающейся войне. На встречу тайно прибыл Пикассо, находившийся в это время в Антибе с фотографом Дорой Маар. Недавно он закончил работу над великим полотном «Герника», созданным в знак протеста против немецких воздушных бомбардировок, до основания разрушивших баскский город. В уникальном фоторепортаже Дора подробно запечатлела процесс написания этой поразительной, ошеломляющей картины.

Увлеченная рассказом дяди, Пубенса отвлеклась от своих тревог, но вскоре вынуждена была вернуться к действительности. Бенхамин решил отложить продолжение беседы на потом и попросил племянницу сходить поторопить мать и дочь. Если все в порядке, пусть переодеваются к ужину, чтобы через полчаса были готовы, иначе стола в ресторане им не достанется.

Оставшись в одиночестве, он заметил рядом с собой на диване сумочку, забытую дочерью. И впервые в жизни его посетило желание покопаться в ее личных вещах. Наивное мужское любопытство вопрошало: что может носить с собой четырнадцатилетняя девочка? Убедившись, что никто за ним не подглядывает, он открыл сумочку. На колени ему выскользнули три фотографии Жоана и Соледад, еще дышащие послеполуденной свежестью.

Аврора Вильямари в сопровождении Ульяды пришла в квартиру Дольгута. По дороге спутник развлекал ее разговорами о фильмах, актерах и актрисах всех времен и народов. Она же решила вернуться на место, где умерла ее мать, не только из-за желания вновь прикоснуться к завораживающему роялю-инвалиду. На самом деле ей требовалось вдохнуть этот воздух, чтобы хоть на шаг приблизиться к пониманию неотступно преследующих ее вопросов.

Войдя сюда во второй раз, она столкнулась с ощущением, будто за прошедшие дни дом превратился в безмолвное святилище любви. В воздухе витал до боли знакомый аромат духов, и дрожь волной пробежала по ее телу. Аврора, унаследовавшая от матери умение истолковывать самые тонкие запахи, не сомневалась: этот настойчивый аромат сообщает ей, что нечто важное прячется здесь в каком-то уголке. Ничего не говоря своему спутнику, она направилась в кухню — точно как в прошлый раз, — но там ее ожидало только горькое воспоминание о матери, распростертой на полу с остановившимся взглядом и восторженной улыбкой на застывших губах.

— Не мучайте себя, — тихо сказал Ульяда, угадывая ее мысли. — У них наверняка были причины. Некоторые события мы не в силах принять просто потому, что не понимаем их.

Аврора ответила ему благодарным взглядом. Конечно, он прав. Единственное, чего ей не хватало, чтобы смириться с уходом матери, — это понимания: ради того она и затеяла свое личное расследование. Ей необходимы объяснения. При виде духовки, теперь закрытой, у нее сжалось горло и слезы потекли сами собой. Инспектор протянул ей платок, но она поспешно вытерла щеки ладонью.

В мягких вечерних сумерках они прошли в гостиную, где скромное свадебное пиршество так и осталось нетронутым. Бутылка шампанского с отклеившейся этикеткой мокла в ведерке стоялой воды. На верхушке торта, окаменевшего под сахарной глазурью, фигурки жениха и невесты держались еще крепче прежнего.

— Вижу, он, — Аврора имела в виду Андреу, — и пальцем не пошевелил, чтобы навести здесь порядок. Как же так можно?

Ульяда не преминул добавить масла в огонь:

— Занят, должно быть, яхту какую-нибудь себе покупает. Такие люди не тратят времени на чувства, Аврора. Я их на своем веку немало повидал. Отбросы в золотой оправе, и только.

Прежде чем сесть за рояль, Аврора прошлась по всей квартире, вызывая в памяти образ своей старенькой мамы. Если любовь к Дольгуту привела ее к смерти, значит, это чувство не имело границ. На какое-то мгновение она даже порадовалась за Соледад — сколько людей в ее годы умирают от одиночества! А ее мать, пусть поздно, пусть столь необычным способом, но все же нашла вторую половину своей души. Аврора заглянула в спальню. Ей было трудно вообразить физическую близость между матерью и Дольгутом, однако представить их вдвоем счастливыми она могла.

Ульяда позволил ей вволю побродить по дому, понимая, что когда она освоится, воссоединится на свой лад с настроением покойной, то вернется и сыграет для него какую-нибудь восхитительную сонату. И сделает его самым счастливым человеком на земле. Она появилась в конце коридора, и в ее спокойном лице ему почудились тонкие черты Одри Хепберн, только еще благороднее, еще прекраснее. Лгать себе дальше не имело смысла: он влюбился в Аврору Вильямари.

Дочь Соледад Урданеты уселась на табурет перед роялем, переносясь в волшебный мир музыки, как случалось с ней всякий раз возле инструмента. Едва она подняла крышку, как аромат маминых духов пахнул ей в лицо с такой силой, что она невольно отпрянула. Впервые после похорон ее охватила радость: она почувствовала почти осязаемое присутствие Соледад. На несколько секунд Аврора замерла, вдыхая полной грудью родной запах и мысленно возвращаясь в детство, в уютное тепло материнских объятий. Наклонившись к клавиатуре, она обнаружила, что аромат исходит из пустого места, где не хватает «фа». Как она ни приглядывалась, ничего там не увидела, и решила: Соледад таким образом сообщает ей, что счастлива видеть свою дочь играющей на рояле ее возлюбленного Жоана. Тут внимание Авроры привлекла партитура на подставке — ноты были написаны от руки в нотной тетради. Нота «фа» везде была тщательно вычеркнута — судя по цвету чернил, это сделали гораздо позже, чем сочинили сонату.

Аврора взяла несколько аккордов для разминки. Ульяда встал позади нее, лаская взглядом лебединый изгиб ее шеи. На миг он позволил себе представить, как его губы касаются обнаженного участка кожи, но тут же отогнал чувственное видение прочь: чтобы завоевать ее, нужны предельная осторожность и такт. Аврора же, не подозревая о терзаниях инспектора, погрузилась в музыку, которую Жоан написал для Соледад в Каннах, щемяще печальное произведение с жестким, вибрирующим крещендо. Отсутствие «фа» придавало ему оттенок незавершенности и вместе с тем странную целостность. Играя, она заметила, что происходит нечто необъяснимое. Чем полнее лился звук из-под ее пальцев, тем явственнее ощущался в воздухе аромат материнских духов, словно клавиши рояля высвобождали это пьянящее благоухание, вскоре наполнившее всю гостиную. Ульяда, вдыхая его полной грудью, с трудом держал себя в руках. Влечение к прекрасной пианистке становилось все острее; он сделал шаг, другой, его дыхание уже коснулось ее затылка. Тут он заставил себя остановиться. Если он переступит грань дозволенного, то неизбежно потеряет Аврору навсегда. В кармане у него лежал конверт с отреставрированной старинной фотографией Жоана и Соледад, которую он собирался подарить ей на прощание. Но слушая ее, инспектор все больше склонялся к тому, чтобы отказаться от своего намерения. Он и сам толком не понимал, что на него нашло: этот дом приводил его разум в смятение. Казалось, все здесь пропитано страстью, грозящей захлестнуть неосторожного посетителя.