Натурщица Коллонтай - Григорий Ряжский

И тоже села на стул, но глаза свои от моих не отвела, будто не сказала ничего для меня постыдного. А я думаю, кто ж у них кого первым в келью мою заманил, он или же сама она, не дожидаясь приглашения, за прибор его потянула удивительный, шалава аккуратная.

Я:

— Совсем сдурела? Кто ты и кто я, подумай сама, ненормальная. Как это я возьму и откажусь от Мишеньки своего ради тебя?

Она:

— Кстати, о Мише. Мы также хотели бы, чтобы вы там не появлялись, по новому адресу нашего проживания, так всем нам будет проще, а главное, самому ребёнку, просто из соображений здравого смысла. Ну зачем вам это, Александра Михайловна, сами подумайте? Вы же свой выбор для себя давно уже сделали, когда дали согласие Леонтию Петровичу отделить ребёнка от вас, от вашей с ним совместной жизни.

Я аж вздёрнулась. И даже, знаешь, больше не из-за Мишеньки моего, а из-за неё самой, змеи-разлучницы. Времени, стало быть, не теряла, пока Пашу моего обихаживала да обкручивала под себя. Не пройдя ни испытаний всех наших с ним, ни лишений, ни смерти мамы моей, ни сладкой муки от него, как ни от какого ещё мужчины, ни взаимных бесед о красоте, о гармонии, об устройстве мирозданий. И стало мне вдруг так страшно и ужасно, что слов не подобрать под такое. За что, думаю, за какие мои преступления и промахи должна я сыном своим теперь расплачиваться, чтоб по новому адресу не сходить даже?! Рот сжала, смотрю в глаза её бесстыжие, паузу тяну.

Говорю:

— Ни сына моего, ни развода, ничего ты не получишь, Есфирь, как ни вкручивай мне слова свои про здравый смысл и остальные выгоды. А на адрес как миленькая пропишусь и буду посещать в любое время. А тебя и ноги твоей там не будет больше, хочет этого Паша или не желает. Я там хозяйка, с ним по закону равная, и чужих на моей территории не будет никого.

Вот так!

А она остаётся в спокойствии, не тревожится отчего-то моей категоричности и реагирует на неё так же негромко, как обычно реагирует.

Она:

— В таком случае я вынуждена буду проинформировать Леонтия Петровича об истинном положении дел относительно ваших детей, Александра Михайловна. Я имею в виду то самое обстоятельство, что их у вас не трое, а только один. И что выделяемые им средства на их содержание не попадали по прямому назначению в течение всех этих лет.

И смотрит на меня, ничуть не переживая за сказанное. Нос горбиной, глаза чёрные, вороньи, голова — назад собранная под ленту, гладкая, с блеском. И руки на коленях.

Неожиданно вышло, не скрою.

Ловко просчитано. И безошибочно подло, под дых.

Но уже в тот же миг знала я, что победили они меня, перехитрили. Высобачила она у меня ребёнка и мужа.

Я:

— С ним говорить дальше буду, без тебя.

Встаёт, выходит. Мишеньку принимает на себя, Паша заходит.

Я:

— Поладили, значит?

Он:

— Мне жаль, Шуранька, но выбирать тебе. И не нагнетай, пожалуйста, Фира тут ни при чём, я ведь уже и так знаю, что согласишься, просто давай разойдёмся достойно, без хабальства этого, без истерики и лишней нервотрёпки ни для кого из нас. Очень тебя прошу. Мог бы я быстро протез свой отстегнуть, не снимая брюк, встал бы на колени, веришь?

И тут меня прошибло, после этих слов Пашеньки моего, тем более что изначально сволочь-то не они, а я, сердце ведь не обманешь, оно же есть и тукает внутри, за что его ни возьми.

Я:

— Ладно, поезжайте на свой адрес. Заявление подпишу, с «этой» передашь.

Он:

— «Эта» больше не придёт к вам, Шуранька, ищите себе другую прислугу. А будет готово всё, дам знать.

И ты не поверишь, бабушка, подходит, прижимает, как обыкновенно притягивал, и в лобик целует, выказывает благодарность на согласие стать для сына моего не матерью, а ехидной.

Развернулась и ушла.

Дома дождалась Леонтия.

Говорю:

— Можешь танцевать, дорогой мой, развожусь. Не могу держать тебя столько времени в семейной неопределённости.

Вижу, насторожился, не знает, как реагировать, с какого ему танца пляску смерти свою начинать и с какого рожна.

Он:

— А что так, милая?

Я:

— Сам просил, вот и допросился, решила окончательно угодить твоей просьбе, Леончик. Расторгаемся с моим бывшим через загс, обойдёмся без суда, по согласию. По нему же и дети остаются с отцом, все трое. Хотя один твой, Леонтий, приятно тебе это знать или наоборот.

Он присел, где стоял.

Он:

— Как же так! Ты ведь говорила, его.

Я:

— Да, сказала, исключительно тебя не расстраивать. И теперь не буду, раз не желаешь признать его как своего. А только вспомни, кто мне бабушкины труды подсунул и поизучать наказал, разве не ты? А ведь там чётко под номером восьмым в двенадцати заповедях изложено, что при всяком половом акте надо обязательно помнить про возможность зародить ребёнка, как о необходимом гражданину потомстве. Вот я и помнила об том, когда у нас было с тобой. Ты сам-то гражданин или так со мной живёшь, для потехи, лишь бы попользоваться, когда подожмёт, и чтоб почаще неодетой у тебя перед глазами мелькала от обеда до буфета?

Смотрю, что в ответ будет.

Он:

— Так я и не отказываюсь, Шуранька моя, я просто не знал, что всё так получилось с ребёночком нашим. Но если он и впредь будет у отца своего проживать, у другого, то и пускай. Я ему долю в наследстве выделю непременно, как кровинке, как потомству, иначе и быть не должно, даже не сомневайся, моя хорошая. Но только распишемся с тобой без звона лишнего, хорошо? Понезаметней, в силу различных мотиваций, включая деликатного свойства. Это связано с моим положением в обществе, с нашей разницей в возрасте и наличием у тебя детей. Подробней объяснить не могу, извини.

Я:

— Есфирь сообщила, что уходит, совсем. Прошлый раз был последний.

Он:

— Почему, не знаешь?

Я:

— Понятия не имею. Выдохлась, наверно, а может, болезнь. Нам не всё равно с тобой? Другая будет, не хуже этой.

Он и тут согласился. Хороший человек, но слабый, неуверенный. Я бы такого, если откровенно, к большой дипломатии не допустила, не доверила бы межгосударственные вопросы решать, на уровне высоких материй, если он даже в таком простом деле слабину пускает вместе со слюнями.

И в четверг они съехали, по ордеру.

А через месяц конюшню нашу под ноль пустили, снесли, как и не стояла там. Просто наехали бульдозером и стёрли с лица метростроевской земли, вмяли в неё, многострадальную, вместе с кельей: маминой, Пашиной, Есфиревой и моей.

А ещё спустя неделю развели нас по закону, признав по моему ходатайству право на сына за Пашей, а согласованный разведёнными сторонами отказ от алиментов в их пользу от меня, матери по рождению.