Сто лет пути - Татьяна Устинова

— В том-то и дело, что нет, Варвара Дмитриевна. Отправлять кого-то из агентов действительно сверхопасно. Их могут знать в лицо или по описанию. А я человек совершенно далекий, посторонний. Да и грим, — тут он опять поморщился, — сделает свое дело. Столыпин считает, что операция пройдет успешно.

— А велика ли сумма? — Батюшка вертел в руках накладные гвардейские усы.

— Вот это я еще не примерял, — сообщил Шаховской, ткнув в усы. — Мне пойдет, как вы думаете, Варвара Дмитриевна?..

Он прошел к немецкому несгораемому шкафу, погремел ключами, распахнул толстую металлическую дверь.

Варвара Дмитриевна старалась длинно дышать, чтобы успокоиться, считала вдохи и выдохи. Отец Андрей кинул усы на кресло и вытащил седой парик. Варвара Дмитриевна, завидев парик, неслышно топнула ногой по ковру и отвернулась. Вдохи-выдохи не помогли.

— А вот и соблазн.

Сообщники оглянулись.

Дмитрий Иванович аккуратно поставил на зеленую обивку письменного стола голубую чашку, до краев наполненную чем-то блестящим.

— Здесь бриллиантов тысяч на семьсот-восемьсот, — сообщил князь. — Согласитесь, ради таких денег господа террористы должны будут рискнуть.

Батюшка подошел и посмотрел в чашку. Варвара Дмитриевна опустилась в кресло.

Все кончено, вот что она поняла в этот момент совершенно отчетливо. Уговаривать, умолять, даже рыдать не имеет смысла.

Этот человек, имя которого ей было так весело произносить — вот просто сказать «Дмитрий Иванович», и сразу хорошее настроение, — организатор думских дел, вечно занятый нескончаемыми вопросами, вовсе не только политическими, но и мелкими, обыденными, даже работу буфета ему приходилось регулировать, такой свой, привычный, насмешливый, легкий, уважаемый не только союзниками, но и противниками, хорошо образованный, умеющий ясно и складно излагать свои мысли, этот самый человек все решил и хорошенько подготовился к делу, которое ему предстоит.

Вот чашка с бриллиантами, а вот накладные усы и парик.

Господи, помоги нам!

…Если его убьют, подумала Варвара Дмитриевна, я останусь совсем одна. Навсегда. Без него.

— Н-да, — сказал отец Андрей. — Удивили вы меня, князь. Чему Господь нас только не учит в великой милости своей…

Варвара молчала, смотрела на свои сцепленные руки.

— Варвара Дмитриевна, — заговорил Дмитрий Иванович, поглядывая на нее, — вы преувеличиваете опасность.

Она печально на него взглянула и опять опустила глаза. Ей нужно было как-то привыкнуть к мысли, что изменить ничего нельзя, ее никто ни о чем не спрашивает, и поделать она ничего не может.

Все решено.

— Столыпин сам возглавит операцию. Я почти уверен, что и выстрелить никто не успеет. Будут задействованы только самые проверенные люди.

Она покивала.

— В Охранном отделении держат исключительно профессионалов, самых опытных. Они все время будут начеку. Петр Аркадьевич…

— Ах, что вы меня утешаете Петром Аркадьевичем, как маленькую!.. Я знаю только, что довольно будет одного неверного слова, случайного жеста, малюсенькой ошибки, и случится непоправимое.

— Не будет никаких ошибок. Я вам обещаю.

Она опять покивала.

Князь переглянулся с отцом Андреем.

— Я не стал бы втягивать вас в это дело, но так вышло, что вы обо всем узнали, а держать в неведении, обманывать вас мне бы не хотелось. Вы же первый пропагандист и певец равноправия, Варвара Дмитриевна!

Это была шутка, и Варвара улыбнулась, глядя на свои руки.

…При чем тут равноправие? Легче ей было бы ничего не знать или лучше вот так — зная? Бесспорно, в незнании есть великая милость, свобода от тяжких раздумий, от страха, который теперь станет терзать ее ежеминутно, ежечасно. Но не знать — это оставить его одного?.. Чтобы он справлялся не только во время страшного дела, но и какое-то время до него — один?

Шаховской взял проклятые усищи, кое-как приладил, скорчил ужасную рожу и как можно веселее спросил Варвару Дмитриевну:

— Похож я на сумасшедшего миллионера от революции?

— Я не знаю, — сказала она, глядя ему в лицо. — Я ничего не понимаю в сумасшедших миллионерах. Только если вас убьют…

Тут самообладание дало трещину.

Варвара Дмитриевна всхлипнула и выбежала из комнаты. Следом за ней потрусил обеспокоенный Генри Кембелл-Баннерман.

Утром профессор отправился в Думу. Пропуска у него не было, он ни с кем ни о чем не договаривался и поехал наудачу — просто потому что его осенило, кого можно попросить о помощи. Советоваться с полковником по этому вопросу он не стал. Тот ни за что не разрешил бы, а мысль показалась Шаховскому удачной.

Охотный ряд и поворот на Тверскую были запружены машинами, которые не двигались, ждали, когда подойдет очередь проехать следующий десяток метров. Дождутся, проедут и станут — дальше ждать. Светофор исправно переключался с красного на зеленый, но это ничего не меняло, ехать было некуда.

Дмитрий Иванович приткнул машину в университетском дворе, побежал пешком.

На Охотном ряду по утреннему времени было многолюдно, офисные работники непрерывной рекой поднимались из глубин переходов и метро, выплескивались наружу, растекались ручьями, запружая тротуары.

…Почему все процветающие офисы непременно находятся в центре, думал профессор, проталкиваясь по переходу. Зачем они здесь?.. Бесчисленные компании — транспортные, лесозаготовительные, производящие телевизоры и руду или вовсе ничего не производящие, а занимающиеся волшебным, упоительным превращением воздуха в деньги, — считают своим долгом непременно обзавестись помещением в пределах Садового, а то и Бульварного кольца?! Почему нельзя открыть «представительство» или «хэд-офис», что бы это ни значило, в Балашихе? Или в Химках? И дешевле выйдет, и добираться сотрудникам проще!..

— Где метро?! — вдруг рявкнул на Дмитрия Ивановича какой-то очумелый в кожаной куртке и высокой меховой шапке, так что профессор от неожиданности отшатнулся. — Метро где, ну?!

Профессор кивком показал, где.

— Нету там метра, я там уже был!..

— Вон вход, — Шаховской ткнул рукой в сторону беспорядочно машущих туда-сюда дверей, в которые ломился народ.

— А чего, туда очередь, что ли?!

Дмитрий Иванович на это ничего не ответил и стал продираться дальше.

…Почему все так неразумно и безалаберно устроено? На автомобиле не проедешь, в метро не войдешь — нужно сначала очередь отстоять, — припарковаться негде, пешком ходить тоже негде, разве что по Тверской туда-сюда фланировать! Из-под колес грязь, потому что не работают ливнестоки, как только пойдет снег, техника непременно не справится, и окажется, что «коммунальные службы не подготовлены к зиме», а закупленное за несколько миллионов оборудование существует лишь на бумаге, в реальности нет его и не было никогда, отравленный химикатами снег станут валить в изнемогающую Москву-реку, сминая и уничтожая чугунные решетки, а городские начальники примутся скорбеть в новостях о том, что организация жизни в мегаполисе дело чрезвычайно трудное, практически невозможное, потому вы живите как хотите, а мы пока поменяем асфальт на плитку, а потом плитку на асфальт. Стараемся, работаем для населения!