Чёрные крылья зиккурата - Морвейн Ветер

Маркусу никогда не везло в азартных играх. Он проиграл почти сразу половину тех денег, что взял с собой. Затем собрался и отыграл немного, но, когда первый луч луны упал на игральный стол, снова стал проигрывать.

К полуночи он покручивал на пальце последний перстень и уныло рассматривал шестёрки.

— Пас, — он бросил карты на стол. Встал, прошёлся по комнате. Риана стояла у окна, сложив руки на груди. Лицо её выражало спокойствие сфинкса и безразличие баобаба.

— Нам не пора? — спросила она вполголоса, когда Маркус оказался рядом.

Маркус покачал головой. Риана отвернулась и уставилась на огонь в очаге.

— Фул, — Сант тоже бросил карты на стол и сгрёб выигрыш, — на тебя сдавать, Цебитар?

— Конечно, — Маркус бросил на стол перстень с сапфиром.

— Знаешь, удача — неверная любовница. Тебе должно повезти, — Сант поднял руку, разглядывая на просвет, как играет пламя на гранях сапфира.

— Не сомневаюсь. Мне всегда начинает везти, когда мне уже не на что играть.

Сант рассмеялся.

— Да, так и бывает. Ну, ты пока ещё не всё проиграл, — Сант кивнул на валькирию, стоявшую у окна. — Она у тебя старовата, я люблю воспитанных в неволе, но на один кон сгодится.

Маркус не смотрел на Риану. Он и без того мог представить, как потемнели голубые глаза. Злой ответ готов сорваться с губ, но никогда не сорвётся. Риана не шевельнулась.

— Благодарю за предложение, — сказал он спокойно, но Сант перебил.

— У меня ведь тоже есть ещё пара безделушек. Не таких дорогих, — он покачал в воздухе рукой с перстнем, — но против старой валькирии в самый раз, — он поднялся и, подойдя к конторке, достал из верхнего ящичка зелёную коробочку. — Малахитовая шкатулка отца, например.

Маркус замер. Третий фрагмент карты. Он открыл рот, ещё не зная, что хочет сделать, согласиться или отказать. Поднял глаза на Риану. Та смотрела на него, но никто, не смог бы понять, что написано на этом лице: одобрение, предостережение или мольба.

— Благодарю, но нет, — сказал он твёрдо, оборачиваясь к Санту. — Мои прекрасные безделушки ждут меня дома.

Маркус поклонился и направился к двери. Молча взял предложенный управляющим плащ и, выйдя на улицу, остановился.

Шёл дождь. Ледяные капли падали в лужи и разбегались кругами по поверхности. Только самые тяжёлые и холодные из них вонзались в водную гладь с такой силой и скоростью, что от них не оставалось ни следа.

— Спасибо, — Маркус почувствовал на плече тонкие пальцы, — я не ожидала.

Маркус обернулся и несколько мгновений непонимающе смотрел на спутницу, пока, наконец, не осознал смысл её слов.

— Ты что, думала, я стану на тебя играть?

Риана молчала, но ответ Маркус с лёгкостью прочитал в её глазах.

Маркус отвернулся, не желая больше смотреть в эти вечно холодные глаза. Он сам не знал, почему слова валькирии так задели его.

— С чего ты взяла, что я стану на тебя играть? — сухо спросил он.

— Я — твоя рабыня. Справедливо это или нет, но это так. Разве для даэвов не естественно по своему усмотрению распоряжаться рабом… Подарить своему врагу или просто… поставить на кон?

Маркус скрипнул зубами. Когда он обернулся к Риане, в глазах его стояла злость.

— А ты так уверена, что ты для меня рабыня и не более того?

Риана какое-то время молчала. Маркус уже собирался отвернуться и двинуться по направлению к коням, но пальцы Рианы с неожиданной силой сжали его плечо, не позволяя ускользнуть.

— Маркус… — сказала она негромко. Риана не так уж часто называла Цебитара по имени, и каждый раз, когда это случалось, голос валькирии заставлял что-то под сердцем у Маркуса сжиматься и дрожать. — Я хочу, чтобы ты понял меня. Потому что вижу, что твой интерес ко мне… Не ограничивается тем, что я на самом деле могу тебе дать.

— Что ты хочешь этим сказать? — Маркус теперь смотрел на неё в упор. Риана запнулась на мгновение, но тут же взяла себя в руки и продолжала:

— У меня было несколько хозяев за то время, что я провела в плену. Среди них были те, кто лично убедил меня в том, что даэвам нельзя доверять. Вы любите игры. Ты же не станешь это отрицать?

— Нет, не стану, — медленно проговорил Маркус, — они придают жизни остроту.

— В том числе игры с живыми людьми?

Маркус молчал.

— Я буду верна тебе, — продолжила Риана, с трудом складывая вместе слова, которые категорически не желали покидать рта. — Это я уже обещала. Но если ты хочешь использовать меня, как постельную рабыню — то тебе придётся взять меня силой. И забыть обо всём остальном, что я могла бы тебе дать. Поверь, я буду полезна тебе такой, как сейчас. Я очень надеюсь, что ты сумеешь это понять.

— А если нет? — Маркус молниеносно шагнул к ней, почти вжимаясь грудью в грудь. — Если я захочу тебя так сильно… — он замолк.

— Если ты захочешь… использовать меня так… На то твоя воля, патриций. Я слишком слаба, чтобы помешать.

— Но сама ты не отдашься мне никогда, — устало закончил Маркус за неё.

Риана покачала головой.

— Прости. Этого я не могу тебе дать.

— Почему?

Теперь уже Риана молчала.

Маркус потёр руками виски.

— Идём домой, — сказал он отворачиваясь и двинулся вперёд. На душе стало ещё паршивей, чем две минуты назад. — Нам ещё предстоит решить, как заполучить шкатулку и вернуть кольцо.

— Здесь нас не увидят, а для нас поместье как на ладони, — Риана накинула другой конец плаща на ветку дерева и завязала узлом.

Они стояли на небольшом утёсе над усадьбой. Забраться сюда было нелегко, а спрыгнуть вниз и добраться до владений Санта хватило бы пары минут.

Дождь не стихал. Риана сделала из своего плаща импровизированный навес, закрепив его на ветвях, но было уже поздно — оба промокли до нитки.

Маркус достал из внутреннего кармана фляжку с крепким вином и, глотнув, протянул Риане. Та покачала головой.

— Лучше бы нам иметь трезвую голову, — сказала она.

— Лучше бы мне почаще иметь пьяную, — буркнул Маркус в ответ. Риану, кажется, только радовала непогода, а вот патриций с каждым часом раздражался всё сильнее.

— Ты что, из бамбука? — спросил он.

Губы Рианы скривились в едва заметной улыбке.

— Я люблю дождь. Особенно сейчас. Я не была под дождём… давно. С войны.

— Где ты провела эти годы? Ты слишком плохо обучена для рабыни.

Улыбка Рианы стала ещё шире, но в глаза вернулась злость.

— Не на Елисейских полях. Ты задаёшь не те вопросы, которые хочешь, патриций. Ты же не хочешь слушать… какой была моя жизнь.