Движущиеся картинки - Терри Пратчетт

— Не знаю. Знаю только, что дояркой мне быть никогда не хотелось.

Слово «доярка» было знакомо ему с детства. Виктор попытался связать отрывочные образы.

— А мне всегда казалось, что дойка коров — интересное занятие, — нерешительно сказал он. — Запах лютиков, бодрость, свежий воздух.

— Холодно, сыро, а только закончишь доить — эта чертова тварь лягнет ведро, и оно опрокинется. Давай не будем говорить о коровах. И об овцах. И о гусях тоже не будем. Я нашу ферму просто ненавидела.

— Понимаю.

— А еще, когда мне было пятнадцать лет, меня хотели выдать за двоюродного брата.

— Не рановато?

— Да нет… В наших краях все в таком возрасте выходят замуж и женятся.

— Почему?

— Наверное, чтобы было чем занять субботний вечер.

— А-а.

— А ты, разве не хотел кем-нибудь стать? — спросила Джинджер, вложив весь пренебрежительный смысл вопроса в одно коротенькое местоимение.

— В общем-то, не хотел, — ответил Виктор. — Каждая работа выглядит интересной — пока ей не займешься. В конечном итоге работа всегда останется работой. Пари держу, что даже такие личности, как Коэн-Варвар, вставая по утрам, думают: «Ох, только не это, опять целый день топтать подошвами сандалий эти скучные золотые престолы!»

— И что, он в самом деле этим занимается? — с невольным интересом спросила Джинджер.

— Да. Если верить рассказам.

— Зачем?

— Понятия не имею. Такая у человека работа. Джинджер зачерпнула пригоршню песка. В ней обнаружились крохотные белые ракушки, оставшиеся лежать в ладони, после того как сам песок тихими струйками просочился сквозь пальцы.

— Помню, как в нашу деревню приехал цирк, — сказала она. — Мне было десять лет. В цирке выступала девушка в трико с блестками. Она ходила по канату. Даже могла кувыркаться на нем. Все кричали, хлопали. Мне тогда на дерево влезть не позволяли, а ей хлопали. Вот тогда-то я все и решила.

— Ага, — сказал Виктор, пытаясь разобраться в тайнах психологии. — Ты решила, что обязательно должна кем-то стать.

— Не угадал. Тогда я решила, что стану больше чем кем-то.

Она швырнула ракушки в сторону заходящего солнца и рассмеялась.

— Стану главной мировой знаменитостью, все будут в меня влюбляться, и я буду жить вечно.

— Всегда полезно знать, чего хочешь, — дипломатично заметил Виктор.

— Знаешь, в чем трагедия этого мира? — продолжала Джинджер, не обращая на него ни малейшего внимания. — Трагедия его в том, что здесь полно людей, так и не узнавших, кем они хотят стать или в чем заключается их талант. Сыновья, пришедшие в кузницу потому, что там работали их отцы. Неподражаемые флейтисты, которые состарились и померли, так и не увидев никогда музыкального инструмента, и по этой причине ставшие не флейтистами, а пахарями-недотепами. Таланты, которые так и не были обнаружены… Возможно, при рождении эти люди ошиблись временем, поэтому их таланты так никто и не открыл.

Она перевела дыхание.

— Трагедия в том, что некоторые люди так и не узнали, кем они могли бы стать. Всему виной — упущенные возможности. Так вот, Голывуд — моя возможность, и это время — мое. Ты понимаешь?

Виктор ничего не понял из ее слов.

— Ага, — кивнул он.

Магия для простых людей, как говорит Зильберкит. Кто-то крутит ручку, а ты чувствуешь, как жизнь становится иной.

— И это касается не только меня, — продолжала Джинджер. — Эта возможность дана всем нам. Всем тем, кому не удалось родиться волшебниками, королями или героями. Голывуд — это большой кипящий котел, и на его поверхность всплывает уйма необычного, непривычного. Все кругом находят себе новые занятия. Ты знаешь, что женщинам в театрах играть не дозволено? Зато в Голывуде это можно. В Голывуде находится занятие даже для троллей, и находятся тролли, которые им занимаются, а не головы людям разбивают. А что делали рукояторы до того, как появились ручки, которые нужно крутить?

Она неопределенно махнула в сторону далеких огней Анк-Морпорка.

— А скоро найдут способ соединить движущиеся картинки со звуком, и тогда появятся люди, которые невероятно здорово умеют делать… умеют звучить. Пока они об этом и не догадываются, но они уже на подходе. Я их чувствую. Они совсем рядом.

В глазах ее полыхало золотое пламя. «Возможно, в них отражается заходящее солнце, — подумал Виктор, — однако…»

— Если бы не Голывуд, сотни людей никогда бы не узнали, какое занятие им по душе. И многие тысячи благодаря ему могут забыться на час-другой. Весь этот треклятый мир содрогнулся и закачался.

— Вот-вот, — сказал Виктор. — Это меня и пугает. Нас словно сортируют, располагают по ячейкам. Мы думаем, что мы пользуемся Голывудом, а это он использует нас. Всех без исключения.

— Использует? Для чего?

— Не знаю, но…

— Возьми, к примеру, волшебников, — снова заговорила Джинджер, пылая негодованием. — Кому какая польза от их магии?

— Прежде всего, магия сохраняет целостность мира… — начал было Виктор.

Но Джинджер менее всего была настроена выслушивать возражения.

— Они, конечно, мастера создавать волшебные огни и всякие курьезы, но пусть бы они попробовали сотворить каравай хлеба!

— Можно и каравай, только на очень короткое время, — тушуясь, сказал Виктор.

— Что-то я не поняла.

— Такое реальное явление, как каравай, содержит в себе очень много… ну, как это… энергии, если говорить твоим языком. Для воссоздания такого объема энергии потребуется колоссальная сила. Даже самые классные волшебники не смогут создать хлеб, который просуществует дольше крохотной доли секунды. Но, видишь ли, основная задача магии заключается вовсе не в этом, — поспешно добавил он. — Дело в том, что мир…

— Да кому это интересно? — прервала его Джинджер. — Вот Голывуд действительно служит простым людям. Магия серебряного экрана.

— Что на тебя нашло? Вчера…

— То было вчера, — нетерпеливо перебила его Джинджер. — Неужели ты не понимаешь? Ведь теперь мы можем чего-то достичь. Можем кем-то стать. И это благодаря Голывуду. Пусть устрицей мне будет этот мир…

— Я открою его специальным ножом для устриц, — закончил Виктор.

Она досадливо отмахнулась.

— Да чем угодно, — сказала она. — Хотя я, вообще-то, думала о мече.

— Правда? А по-моему, ножом удобнее.

— Казначе-е-ей!

«С какой стати я должен бегать как мальчишка, это в мои-то годы?! — думал казначей, спеша по коридору на призывный рык аркканцлера. — И что его так привлекло в этой проклятой штуковине? Чертов горшок!»