Дом дервиша - Йен Макдональд

— Я пытаюсь найти Медового кадавра.

— Ага, яйца птицы Рух, мечи пророка, лампы с джиннами, какие еще невероятные вещи ты хочешь, чтобы я нашла до обеда?

— Я взяла комиссионные от клиента. Кажется, он считает это вполне возможным.

Сельма Озгюн вытянула свои стыдливые ноги на воздух и публичное обозрение. Даже в беззаботном мультикультурном Кузгунджуке она считается по-английски эксцентричной.

— А кто клиент?

— Конфиденциальная информация.

— Да плевать я хотела на конфиденциальность. Говори.

Сельму пугает сама идея передачи данных кожа к коже, потому Айше пишет имя клиента на карточке. Сельма Озгюн нацепляет на нос очки для чтения, которые висят на груди на золотой цепочке.

— Нет, ничего не говорит, дорогая. А он из Искендеруна?

— А должен быть оттуда?

— Ну, речь, скорее всего, о мумии из Искендеруна. Она всплывает каждые десять — пятнадцать лет. Ты не первая, далеко не первая, дорогая моя. Есть целая небольшая отрасль, которая связана с Медовым кадавром из Искендеруна. Это одна из великих легенд Стамбула, сравнимая с утраченными драгоценностями собора Святой Софии. Некоторые посвящали всю свою жизнь, публиковали мириады томов всякой чуши и проматывали огромные деньжищи в поисках Медового кадавра из Искендеруна, но не приблизились даже к слабому запаху меда.

— Я всего лишь хозяйка галереи, которая хорошо умеет доставать труднодоступные вещи.

Сельма Озгюн наливает еще чашку чая из медного чайника, стоявшего на горелке.

— Эргюнь Шаш из Боазыджи считает, что Медовый кадавр из Искендеруна — это хаджи Ферхат, один из членов зажиточной купеческой семьи в Александриетте, состояние которой сильно поубавилось в конце XVIII и XIX веках. У него есть свидетельства о серии теологических диспутов и решениях шариата в споре между местным имамом и странствующим дервишем, известным как Волосатый человек из Каппадокии, который считал себя истинным поборником закона, разногласия касались религиозного статуса Медового кадавра. Волосатый человек объявил его харамным,[68]якобы именно потому семья Ферхат и страдает от кары Аллаха. Дело не только в том, что хаджи Ферхат не был похоронен, как положено, в землю, так его еще и поместили в языческий гроб, но ужаснее всего то, что мумификация считается косвенной попыткой избежать Судного дня. Проклятие можно снять, только если они избавятся от нечистого предмета и вернутся к подлинному подчинению воле Аллаха.

— Такое чувство, что Волосатый человек из Каппадокии распознал ценный религиозный артефакт с первого взгляда.

— Да, думаю, это не ускользнуло и от Ферхатов. Как бы то ни было, они отдали гроб Волосатому человеку, который прочел им пару сур, объявил их халяльными[69]и свалил вместе с хаджи Ферхатом. Принцип простой, дорогая, если ты найдешь дервиша, то найдешь и Медового кадавра из Искендеруна. В итоге все теории строятся относительно путешествия хаджи Ферхата в компании дервиша и того, как он добрался до Стамбула. Сунниты и шииты в подметки не годятся охотникам за Медовым кадавром. Это банда ворчливых стариков. Они впадают в истерику, когда их теории критикуют. Один человек, мнению которого ты можешь доверять, дни напролет проводит за ловлей рыбы с моста Галата, все его знают под прозвищем Красный. Ему можешь верить, он больной на всю голову, но соблюдает нейтралитет, и ему доверяют все. Он самый авторитетный из ныне живущих стамбульских экспертов по Медовому кадавру из Искендеруна. Мимо не пройдешь, но только, задавая вопрос, упомяни мое имя, а не то он будет говорить исключительно о рыбалке. Правда — это не ко мне, я специалист по красивой лжи, из которой соткан этот город. Кстати…

Сельма Озгюн поднимается с дивана. Она стала еще пышнее и неуклюжей с того дня, как Айше видела ее в последний раз на открытии галереи осенью, когда ветер разносил пыль по кафельной плитке на полу. Скоро может наступить конец странствиям по Стамбулу. Будущие путешествия Сельма Озгюн будет совершать по городу памяти.

Подъем по ступенькам дается Сельме еще тяжелее, чем спуск. Она ставит маленькую баночку с янтарной жидкостью на столик.

— Давай.

Айше держит банку на свету. В золоте плавают крошечные кусочки и хлопья. Когда она наклоняет банку, жидкость медленно перемещается, густая и сладкая. Крышка покрыта ржавчиной, запах подтверждает анализ.

— Это он?

— А что ты хочешь, чтоб это было?

— А можно попробовать?

— Если я скажу, что ему пятьсот лет, и я заплатила три тысячи новых турецких лир, это повлияет на вкус?

Айше решительно макает указательный палец в янтарную жидкость и прикладывает к губам.

— Ну, и на что похоже?

— На мед.

— Или же я могла купить это в лавке на углу. — Сельма Озгюн зачерпывает полную ложку и кладет в чай. Хлопья кружатся в водовороте: кусочки цветов, крылышки пчел, частички человеческой плоти. Сельма поднимает тост: — За вечную жизнь! Ну, дорогая, ты явно решила этим заняться, так что я ничего не могу поделать. В глубине души я боюсь того, что может случиться, если ты его найдешь. Это сокровище, одно из чудес света. Легенды должны оставаться легендами, в противном случае они станут историей, а естественный ход вещей предполагает обратное движение: от истории к легенде. Но мне кажется, если у кого-то и получится, так это у тебя.

К дому подъезжает огромная тяжелая машина. Мотор работает очень тихо. Сельма Озгюн смотрит через деревянную решетку.

— Это из министерства за мной приехали. Допивай чай, сиди, сколько хочешь, только дверь оставь открытой. Приятной охоты, дорогая.

Сельма обнимает Айше, целует в обе щеки. Ногти на ногах поблескивают, пока она вразвалку спускается по лестнице. Айше садится на диван и наблюдает, как Сельма залезает в большую машину. Она допивает чай, но сидеть не собирается, поскольку Красный как раз в подходящем месте, и Айше успеет навестить его посреди рыбалками перед тем, как встретиться с Аднаном на причале.

— А вы за мной? — спрашивает Георгиос Ферентину водителя черной машины, подъехавшей к его двери. В машине тонированные черные стекла. Водитель весь в черном. Жар поднимается от черных изгибов. Водитель открывает перед ним дверь. Георгиос, прижимая портфель к груди, осторожно щупает обивку, словно бы сидит на коже живого существа, и его греческое тело может осквернить поверхность. Машина едет плавно и тихо. Георгиос смотрит через плечо, видя, как за углом переулка Украденных кур исчезает фасад дома дервиша. Он утратил связь со своим маленьким мирком. Водитель включает поворотник, собираясь повернуть направо, на проспект Иненю.

— А не могли бы мы поехать другим путем, на пароме? — робко просит Георгиос.